– О, дядя Женя. Давно, однако, не виделись, – хмыкнул Александр.

– Давно?! – недовольно воскликнул Евгений Анатольевич. – Ты только сегодня утром стащил последний мой табак!

– Да ты же мне сам разрешил! – теперь недовольство выражал Цой.

– Я тебе сказал треть взять. А ты мне оставил треть. Даже меньше!

– Дядь Жень, мне некогда, – Александр прошмыгнул в дверь и скрылся из вида.

– Сидел бы дальше в своей лодке, мироед!

Сапрыкин прошел в помещение, недовольно ворча:

– В этом году табака уже не будет. Все мои теплицы цунами побил.

– Да черт с ним, с табаком, – махнул рукой Вишневский. – Курить бросай. Мы зерновые потеряли все. А это хлеб. Это для лошадей и коров корм. Коров хоть травой кормить можно. Не похудеют. А вот кони без овса и сена ленивыми станут.

– Плохо вы как-то гостей встречаете, – вздохнул Сапрыкин, трогая ладонью чайник. – Холодный совсем. Я думал, чайком угостите.

– Угостим, конечно, – хмуро произнес Жаров. – Но сначала ты присядь и все мне расскажи, да в подробностях. Все то, что ты рассказал Горе во время вашей охоты.

– Ты о чем?

– О том самом, дядя Женя. О секретных документах, черном списке и о моем отце. Рассказывай…

* * *

В этот раз ничего в окно не влетало. С улицы раздался свист, и Михаил вышел на плац, где его ждала телега с бочкой топлива и парой канистр технических масел для двигателя и коробки передач. С Александром было трое вооруженных людей.

– Принимай подарок! – встретил Михаила ухмылкой гость. – Цой свое слово держит!

– Ну, спасибо, – кивнул Крашенинников. – Выгрузить поможете?

– Поможем, чего уж…

Александр вместе со своими сопровождающими аккуратно выгрузили все из телеги и переместили поближе к собранной Михаилом машине.

Оливия и Квалья наблюдали за происходящим из окна третьего этажа. Поначалу Собески в тревожном ожидании нервно теребила воротник своей рубашки, но чем дольше продолжалась беседа Михаила и Александра, тем больше она понимала, что ожидаемое не произойдет…

– За что всевышний наказал Майкла таким малодушием? – зло пробубнила, наконец, Оливия и направилась к лестнице.

– Оля, постой! – Квалья окликнул и попытался догнать, но Собески решительным шагом устремилась на улицу.

– Ребята, даже не знаю, как вас благодарить, – сказал Крашенинников, глядя на эти нереально щедрые подарки.

– За что благодарить-то? – усмехнулся Цой. – Наоборот, это мы тебе нашу благодарность выражаем. За то, что о цунами предупредил. За то, что подсказал, как нам спасти лодку.

– Ты в этой лодке чуть не погиб.

– Не погиб же, – продолжал самодовольно ухмыляться Александр. – Так что вот тебе наша благодарность.

Крашенинников покачал головой и пристально взглянул на Цоя.

– Знаешь, Саня, мне в какой-то момент показалось, что не только за это благодарность. А может, это еще в какой-то мере извинения?

Александр прищурился:

– Что-то я не пойму, Миша, о чем это ты?

– Я вот о чем, Саня… Только постарайся быть предельно откровенным со мной…

Их беседу прервал крик Оливии:

– Миша! Ну, сколько можно?! Что за странная застенчивость?! Или это трусость?!

– Оля, черт возьми, зачем ты…

– Вот как?! – перебила его Собески. – Со мной, значит, грубо разговаривать можно, да? Но только не с ним или его подельниками, не так ли?!

– И вам доброго дня, Оля? – смерил ее высокомерным взглядом Цой.

– Ты! – она ткнула указательным пальцем Александра в грудь. – Хватило же наглости явиться сюда после того, как вы использовали нас как приманку для зверя!

– Ах, вот оно что, – закивал Александр. – Так вот что ты хотел мне сказать, Миша?

– Ты будешь это отрицать? – спросил Крашенинников.

– Зачем же. Не буду. Камчатские медведи любят рыбу. Мы целые тропы этой рыбой укладывали, чтоб медведь явился сюда, под стволы нашего секретного дозора, который охранял ваш дом в сотне метров вон там на склоне. А ты думаешь, почему так быстро помощь к вам подоспела?

– И ты находишь это нормальным?! В твоем мозгу даже мысли не возникло, что так поступать по меньшей мере подло?! – закричал Михаил.

– Зверь был угрозой для всех. Надо было что-то делать, – без доли раскаяния произнес Цой, пожимая плечами.

– А разве нельзя было нас хотя бы предупредить?! Это было трудно?!

– Совсем не трудно. Но излишне. Вы могли бы испортить нам охоту. И, судя по вашей нынешней реакции, мы правильно сделали, что не предупредили. Но, повторюсь, вооруженный отряд всегда был начеку неподалеку от вашего жилища.

– Сволочь, мы могли погибнуть!

Цой расхохотался, запрокинув голову:

– Не погибли же!

– Это, по-твоему, смешно, придурок?! – воскликнула Собески.

– Это забавно, по крайней мере. Забавно, какие вы в гневе. Но знаете, раз уж у нас тут откровенный разговор пошел и, я думаю, вы мою честность оцените, то у меня встречный вопрос. Всего один. Но мне хотелось бы получить на него так же честный ответ.

– Ты не кривляйся, Саня, – зло выдавил Крашенинников. – Неужели ты думаешь, что каким-то вопросом можешь покрыть ту подлость, которую вы проявили по отношению к нам?

– Так я задаю свой вопрос? – улыбнулся Цой.

– Задавай, чтоб тебя! Только что это меняет?!

– Как знать, как знать… Итак. Оля, вопрос этот тебе. Монэт туливуориа Суомесса?

Михаил и Оливия переглянулись:

– Что? Чего?

– Монэт туливуориа Суомесса? – повторил Цой.

В ответ лишь взгляды, полные недоумения.

– Вот что интересно, – поднял ладонь Александр, вздохнув. – Весь мир называл Финляндию именно Финляндией. Весь мир. Но не сами финны. Насколько я внимательно изучал на досуге русско-финский разговорник, настолько я могу судить, что в финском языке даже звука такого – «ф» – не существует. Финны свою родину называли Суоми. Суоми Тасавалта. Я, конечно, тот еще знаток этого удивительного языка и мог очень коряво произнести вопрос на финском языке. Но, как мы все вроде бы привыкли думать, Оля из Финляндии. А значит, слово «Суомесса» она должна была понять, даже если бы его произнес контуженый попугай. А я не контуженый попугай. Я тщательно подготовился к этому моменту. Я очень хотел спросить у вулканолога из Финляндии, сколько в Финляндии вулканов. И очень хотел спросить именно на языке суоми. Что я и сделал. И… Вот что интересно. Она не поняла ни слова.

Михаил и Оливия снова переглянулись. Теперь их взгляды источали растерянность и даже какую-то долю испуга.