Действительно, первое упоминание о Южно-Китайском море в совместных индийско-американских документах относится к визиту Моди в сентябре 2014 года в Вашингтон; этот факт «вызвал ярость Пекина и возродил страхи Китая относительно того, что две крупнейшие демократии мира могут действовать совместно в рамках широкой стратегии сдерживания КНР»[639]. Совместное заявление Моди и президента США Обамы декларировало сотрудничество по интеграции Индийского субконтинента с рынками Восточной Азии через «Индо-Тихоокеанский экономический коридор» (несомненно, тут содержится вызов планам Китая по созданию морского пути между Тихим и Индийским океанами). Для Индии, которая, похоже, остерегается китайских планов в отношении Индийского океана, этот экономический коридор может стать первым шагом к созданию собственного морского «Шелкового пути»[640].

Поддержка Пакистана как регионального «буфера» на фоне заметного усиления могущества Индии, единоличная помощь режиму Ким Чен Ына в Северной Корее, провоцирование территориальных споров с шестью из десяти государств-членов АСЕАН – все это свидетельствует о применении Китаем геоэкономических инструментов в своей внешней политике в Азии. Но там, где эта китайская геоэкономика доказала свою эффективность, можем ли мы установить, что послужило тому причиной? И почему провалились другие попытки? В главе 5 мы рассмотрим данные вопросы подробнее.

Кейсы, описанные в главе 4, характеризуют применение Китаем геоэкономических инструментов в пределах Дальнего Востока, однако эти методы распространяются далеко за пределы Азии. После выдвижения норвежским парламентом китайского диссидента Лю Сяобо на Нобелевскую премию мира в 2010 году Пекин заморозил свои отношения с Осло, что нанесло серьезный удар по норвежской доле лососевого рынка Китая, и отказался от продолжения переговоров по двустороннему соглашению о свободе торговли[641]. Спустя четыре года отношения оставались в целом замороженными, но Норвегия принялась нащупывать возможности «умиротворить» Пекин. Премьер-министр Норвегии отказалась от встречи с далай-ламой, когда тот прибыл в Осло в мае 2014 года (отчасти визит был приурочен к двадцать пятой годовщине присуждения далай-ламе Нобелевской премии мира). «Далай-лама посещал Норвегию примерно десяток раз после получения премии в 1989 году, но сейчас все иначе… Нам нужно сосредоточиться на наших отношениях с Китаем», – заявила журналистам министр иностранных дел Норвегии Берге Бренде в апреле 2014 года. Отметим, что сообщение Пекина было получено не только в Норвегии, но и, по-видимому, в соседней Дании: тамошний премьер-министр Хелле Торнинг-Шмидт также отказалась от встречи с далай-ламой следующей весной – это был решительный шаг со стороны политика, которая, прежде чем стать премьер-министром, многие годы оказывала публичную поддержку тибетскому лидеру[642].

Внутренние политические издержки указанных решений для датского и норвежского премьер-министров были высоки, но экономические последствия встреч с далай-ламой могли быть, вероятно, намного хуже. Исследование показывает, что применительно к тем странам, которые готовы принять у себя далай-ламу, уровень экспорта в Китай падает в среднем на 8,1 % после встречи премьер-министра или монарха с непризнанным тибетским лидером; на восстановление прежнего уровня экспорта требуется примерно два года[643].

Геоэкономическое влияние Китая также затрагивает (пусть в меньшей степени) международные институты наподобие Генеральной ассамблеи ООН. В августе 2012 года страны, которые отказались голосовать, воздержались или проголосовали против резолюции о насилии в Сирии, в основном относились к числу тех, что входят в геоэкономическую орбиту Китая. (Противодействуя резолюции, Китай хранил верность давней солидарности с Россией при голосованиях в Совете безопасности ООН. Россия, надежный союзник режима Башара Аль-Асада, резко возражала против этой резолюции; Пекин поддержал Москву в обмен на обещание поддержать Китай в Организации Объединенных Наций по вопросам, связанным с Северной Кореей и Тайванем.)[644]