Он осёкся, явно сердясь на себя. Но Астианакс, для своего возраста слишком умный и развитый, понял, чего не договорил его наставник:

— За то, что у вас царица — троянка, да?

Впервые в голосе мальчика явственно прозвучал гнев. В тёмных, глубоких глазах сверкнул такой грозный огонь, что могучий воин против воли отстранился.

«Так каков же был Гектор? — с тайным трепетом подумал он. — И был ли? Может, он вправду жив и вот-вот явится сюда?»

А вслух ответил как можно спокойнее:

— Что бы они там ни думали, что бы ни говорили, я-то служу ей и тебе, царевич. За что же ты сердишься?

Остальной путь до дворца они прошли молча.

Широкая дворцовая терраса была пуста, только между кустами жасмина, покрытого светлой листвой и едва набравшего почки, сновала стайка птиц, склёвывая с веток мелких гусениц. Лучи заходящего солнца, уже почти горизонтальные, окрашивали каменные плиты террасы в мягкий розовый цвет.

Поднявшись по лестнице, Астианакс ускорил шаги, но тут же резко остановился, услыхав донёсшийся из дворца возбуждённый голос матери:

— Я не отменю приказа! Доказательство моей правоты то, что со вчерашнего дня никто больше не заболел.

— Царица, это может быть простым совпадением, а твой приказ ожесточает людей, и без того уже ожесточённых! Сегодня нам удалось спровадить пять-шесть десятков недовольных, но завтра сюда может явиться целая толпа, и что тогда делать? Ты же не прикажешь нам стрелять в них?

Мужской голос принадлежал одному из мирмидонских воинов, в последнее время возглавившему дворцовую охрану, потому что Пандиону было приказано неотлучно быть при наследнике. Этого воина звали Лисипп, он был одним из тех воинов, кто сопровождал Неоптолема в его коротком походе к Трое.

Астианакс кинулся в комнаты, уже не видя, следует ли за ним Пандион.

Андромаха стояла в дверном проёме, ведущем на широкую лестничную площадку. Должно быть, она поднялась но лестнице и собиралась войти в верхние покои, когда воины окликнули её. Их было трое: Лисипп и ещё два молодых мирмидонца, все в доспехах, с оружием.

— Применять оружие против своих подданных! — воскликнула Андромаха. — Как ты мог подумать, Лисипп, что я отдам такой приказ?!

— Тогда прикажи открыть колодец в нижнем городе!

Воин произнёс это тихо, с каким-то злобным упорством.

Царица покачала головой. Лучи заходящего солнца, войдя в узкий оконный проем над лестницей, зажгли её волосы золотым огнём.

— Нельзя. Нельзя этого делать. Я знаю, что в нижнем городе нет других колодцев, и носить воду издалека неудобно. Знаю, что люди никак не связывают болезнь, уже поразившую многих, с водой, которую они пьют. Но это действительно может быть от воды! Что-то в неё попало, и она стала опасна. Такое бывает, я не раз слыхала это прежде от лекарей.

— Что могло попасть в неё, благородная царица?! — уже почти с насмешкой вскрикнул Лисипп. — Жаба?! Змея, у которой из пасти непрерывно течёт яд?! Болезни насылают боги, когда они чем-то недовольны.

— Это так, — голос царицы по-прежнему был твёрд. — Но стрелы Аполлона[33] невидимы и могут попасть во что угодно, не обязательно прямо в человека. Я говорила с Махаоном — он тоже слыхал про такое — про то, что вода может стать причиной болезни. Вы в это не верите, но это правда! А потому нельзя снимать камни с крышки колодца. Утром я прикажу вырыть новый колодец в нижнем городе.

И, мгновение помолчав, возможно, неожиданно для себя, она добавила:

— Прикажу охранять его. И другие колодцы тоже.

Воины в недоумении переглянулись, потом Лисипп пожал плечами, гулко звякнув наплечниками:

— Да, госпожа! Но поймут ли люди-то? Третий день ждут! Как бы нам впрямь не пришлось наставить копья на толпу!

— До этого не дойдёт, — отрезала Андромаха. — Ступайте. Я выслушала вас и буду думать над тем, что вы сказали.

Воины вышли через террасу. Они прошли, не заметив Астианакса, стоявшего в полутёмной глубине сквозной комнаты, зато натолкнулись на Пандиона, тоже ставшего невольным свидетелем их разговора с царицей.

— Слышали? — прошептал Лисипп. — Верно, мы глупее женщины... А спеси-то, спеси-то троянской сколько! Не видал бы я её пять лет назад нагишом на нашем корабле, так ведь подумал бы — не богиня ли она с Олимпа!

Пандион, услыхавший всё от слова до слова, отреагировал с такой быстротой, что молодые воины не успели уследить за его движениями. Он вдруг, в одно мгновение, возник перед Лисиппом, и тот опомнился, лишь когда железные пальцы великана намертво сдавили его кадык.

— Ты что сказал, изменник?! — хрипло, медленно выговорил Пандион, притянув к себе воина настолько, что их бороды соприкоснулись. — Ты не решил ли изменить клятве, данной царю? Или ты тоже подумал, что наш царь не вернётся?! Так у нас есть наследник, а пока он не вырос, есть я, и я-то не предам Неоптолема! Ещё услышу хоть что-то, похожее на твои мерзкие слова, учти: меча марать не стану — просто разверну твою башку рожей к заду, чтобы другое научились думать прежде, чем говорить! Глупее женщины! Да ты глупее курицы или каракатицы, если не понимаешь, что разлад в войске хуже любой болезни и любой войны! Ты понял?!

С этими словами могучий воин отшвырнул от себя Лисиппа, как щенка. Тот хватал ртом воздух, не в силах ответить ни слова. Его товарищи тоже в смущении молчали, на всякий случай отойдя подальше от грозного великана.

Глуп или умён был Лисипп, но его опасения оправдались. На другой день, к полудню, через городские ворота ввалилась толпа человек в триста. С громкими криками люди подступили ко дворцу. Рыбаки и виноделы нижнего города, которым утром передали приказ рыть новый колодец, не подчинились. Они ринулись требовать отмены приказа, а заодно разрешения снять камни и крышку со злополучного колодца. Сказать по правде, им не так уж далеко было ходить за водой — два колодца находились в полутора стадиях, ниже по склону, среди виноградников, и селяне не мешали горожанам брать оттуда воду — весной её было вдоволь. Колодец, а также два источника имелись в верхнем городе (если только можно так громко назвать шесть-семь улиц, примыкавших к царскому дворцу, населённых воинами и ремесленниками). Но просить у кого-то поделиться водой «нижние» считали унизительным, а самое главное, приказ царицы казался им просто женской глупостью — они вполне разделяли недоумение воинов-мирмидонцев: ну как может болезнь возникнуть из-за воды?! К тому же не у каждой семьи нижнего города были рабы, а самим долбить твёрдую землю... Ну, уж нет! Дел с началом весны у всех прибавилось. Рыбаки чинили сети и лодки, подолгу пропадая на берег. Виноделы и колбасники (эти, в отличие от кузнецов, кожевников, гончаров, столяров, корабельщиков, тоже жили внизу, за городской стеной) днями дежурили в гавани, где по наступлении спокойной погоды стало приставать немало купеческих судов: они рассчитывали выгодно выменять оставшуюся с зимы снедь и вино на ткани, масло или зерно, которого у своих селян не осталось. А тут вдруг надо рыть какой-то колодец, когда он уже есть!