И вдруг тишина стала полной. Сердце остановилось. Данила понял: сейчас он умрет. И эта мысль вернула ему спокойствие.

Доли секунды! Анк осознал, что не успеет. Не может успеть, хотя течение времени замедлилось до предела.

И он остановился. Ночь. Полная тишина. И тяжелые волны Силы, раз за разом ударяющие в грудь. Как чудовищный прибой. Структура мира менялась. Мир Детей Дыма таял. Но не мир Древних шел ему на смену, а мир Ишфетту. Мир Хаоса.

Анк знал, что у него есть еще один путь. Он провидел его, но не решался даже думать об этом. То был риск. Огромный риск.

Тот-Кто-Пришел мог не только потерять Воплощение.

Он мог навсегда разорвать связь между собой и той, которую прежде звали Дарящей Жизнь.

Он мог разрушить мир, уничтожив непрерывность его законов.

Он мог…

Анк поднес к губам свирель. Теперь он был очень похож на Пана. Такого Пана, каким его представляли люди. Безумная улыбка, невероятная смесь веселья и тоски, искажала его исполосованное колючками, окровавленное лицо. Всклокоченные волосы, в которых запутались сорванные листья, встали дыбом. Щеки округлились, выталкивая воздух сквозь шестиугольную щель свирели. Не только воздух. Сияние, окружавшее Того-Кто-Пришел, меркло, втягиваясь вслед за выдуваемым воздухом, в деревянное тело свирели, а оттуда – ввысь тончайшим ослепительным лучом, изгибающимся там, в небесах, будто вращение Земли относило его в сторону…

Сначала Данила увидел Свет. Круглое пятно во тьме. «Тот самый тоннель, – подумал он. – Значит, это правда?»

Это и впрямь напоминало тоннель. Светлая труба, тянувшаяся сверху, приближающаяся к нему, одновременно светлея и расширяясь. Вот она повисла над головой Данилы, накрыла его… Чудовищная тяжесть, давившая изнутри и снаружи, пропала. Данила теперь не мог сказать, случилось ли это сразу или постепенно. Вдруг стало очень легко. Словно тело опять получило свободу. Или он освободился от тела?

Там, наверху, в огромном синем окне, сияло солнце. Это было утреннее солнце. Солнце, на которое можно смотреть, лишь немного прищурив глаза. На таком солнце Данила когда-то учился «взгляду орла».

Данила Жилов понял, что он очень счастлив. И беззвучно рассмеялся. А солнце над головой постепенно разгоралось. Всей душой он устремился вверх, чувствуя: вот-вот – и ликование вознесет его в голубой круг.

Из прозрачной тишины, в которую Данила был завернут как в весеннее тепло, возник некий ритмичный звук. Кто-то неподалеку мерно и сильно бил в большой барабан.

Жилов далеко не сразу сообразил, что это бьется его собственное сердце.

Тенгиз открыл глаза – и удивился. Он был жив. Он стоял на ногах. Ярчайшее солнце светило прямо в его запрокинутое лицо. Тенгиз зажмурился.

«День? – подумал он. – Если сейчас – день, значит, прошло много часов? Если я был без сознания, то почему я стою?»

Он попытался открыть глаза, но свет был настолько ярок, что пришлось их снова закрыть. Через секунду Тенгиз сообразил, что совершенно ни к чему стоять с запрокинутой головой. И, опустив ее, открыл глаза. Да, это был день. Без всякого сомнения. Тенгиз слышал, как кричат птицы. Синяя бабочка опустилась на стебель травы у самой лодыжки Тенгиза. Молодой человек, присев на корточки, протянул руку, чтобы потрогать ее и убедиться: она настоящая. Бабочка была настоящая. Она не стала ждать, пока ее потрогают. Тогда Тенгиз пошевелил пальцем стебелек. Трава была влажная. Дождь?

Взгляд Тенгиза переместился и упал на что-то белое. Белое как бумага в зеленой траве. Рука!

Узкая ладошка с полусогнутыми пальцами и тонким запястьем.

Тенгиз распрямил колени и увидел целиком все тело. Он не узнал Мякоть Жемчужницы. Невозможно было узнать эти прекрасные черты, настолько изуродовала их невыносимая боль. Содрогнувшись, Тенгиз попятился назад. Нога его зацепилась за что-то, и он упал, ударившись спиной.

Некоторое время он пролежал так, пока боль в ушибленной спине унялась. Метрах в трех над ним росла толстая ветвь с широкими, почти круглыми листьями. Листья трепетали на ветру, соприкасались, как хлопающие ладошки. Выше над веткой простиралось небо глубокого синего цвета. Без единого облачка.

На ветку уселся большой пестрый попугай и принялся чистить зеленые перья на животе. Глядя на него, Тенгиз улыбнулся. Он забыл о мертвой Древней.

Молодой человек оперся рукой на землю, собираясь встать. Его голая спина стала влажной от сырой травы. И покрылась пупырышками от обдувавшего ее ветра.

Рука Тенгиза угодила во что-то скользкое, и он снова повалился на спину. Все еще не утратив хорошего настроения, Тенгиз поднес руку к лицу. И увидел, что вся ладонь – темно-красного цвета. Тенгиз резко сел. Несмотря на то что ветер по-прежнему обдувал его влажную спину, Тенгиза прошиб пот. Ладонь была в крови!

Он начал нервно вытирать ее о траву. И вдруг остановился. В нескольких футах от Тенгиза на боку лежала Лора. Лицо ее было обращено к нему, но глаза, широко раскрытые, Тенгиза не видели. Глаза эти были совершенно неподвижны.

Тенгиз беззвучно открыл и закрыл рот. Потом с губ его сорвался нечленораздельный горестный всхлип…

Кто-то прикоснулся к его голове. Тенгиз дернулся… но это был Жилов.

– Вставай, сынок, – ласково проговорил он, помогая молодому человеку подняться. – Ей уже не поможешь.

– Брат!

Молодой человек стремительно обернулся на голос. Жилов отпустил его и тоже уставился на того, кто позвал.

Анк!

Вид сына Древней внушал ужас. Он был весь в крови. Причем кое-где кожа была не только исполосована, но, оторванная, висела красными лохмотьями. Нижняя часть лица Анка была обожжена. Правая рука почернела и покрылась пузырями. В ней Тот-Кто-Пришел сжимал кусок обуглившегося дерева.

– Брат!

Белые зубы блеснули между черных, с красными сочащимися трещинами, губ.

Анк отшвырнул в сторону обгоревшую палку и шагнул к Тенгизу.

Тот отшатнулся и прижал ладонь ко рту.

В золотистых глазах Анка (единственное, что уцелело на его лице) мелькнуло удивление, сменившееся пониманием.

– Не бойся, – прежним мягким и сильным голосом произнес Тот-Кто-Пришел.

И вся поверхность его израненного тела пришла в движение.

Жилов не мог видеть, что происходило с его собственным телом, когда Анк вернул ему силу. Но то, что он видел теперь, потрясало. Красные ссадины, рубцы, порезы затягивались на глазах. Потеки крови исчезали, словно сама кожа впитывала их обратно. Волдыри ожогов опадали, высыхая, а там, где огонь дочерна испепелил плоть, тело восстанавливалось изнутри. Несколько секунд, с восстановленной кожи облетело облачко мелкой пыли – и всё. Сожженные губы опять стали розовыми, а кожа на всем теле – чистой, восстановив прежний солнечный оттенок. Анк словно стряхнул с себя раны, и они осыпались на траву, покрыв ее тонким налетом серого пепла.