стал уездный город Сорокопут…

– Так вы что же, родом отсюда?

– Нет! Ну что вы, господа! В городах, похожих на Сорокопут, родятся исключительно лошадиные барышники да какие-нибудь актеры, которые реплики говорят. Я здесь служил в артиллерийском полку. Ну, разумеется, это было тогда, когда он здесь еще находился. И вот новость! Приезжаю, а мне еще на станции говорят, нету больше полка – расформировали! Поздно, правда, сказали, поезд ушел, а то я бы на нем и уехал. Потом постоял, подумал: а что, останусь здесь на денек-другой, может, кого встречу. Побываю на пепелище, это я про казармы, посмотрю, что там. Подышу воздухом воспоминаний, воздухом молодости…

– А дальше вы куда следуете?

– В Татаяр, там у меня сослуживец проживает, думаю навестить…

– Значит, вы служили в артиллерийском полку, – сказал фон Шпинне.

– Да, я вижу, вас это заинтересовало.

– А не слыхали вы когда-нибудь про Скворчанского Михаила Федоровича?

– Ну как же не слыхал? Слыхал! – обрадованно заявил майор. – Да я вам больше скажу, я ведь в Татаяр к нему еду, к Мишке. Вот проведать хочу, не знаю, правда, как он меня встретит. Может, и не узнает, станет нос воротить. Люди, они ведь со временем меняются… – Но, глядя на фон Шпинне, майор замолчал. – А почему вы на меня так смотрите, что-то случилось?

– Да, случилось. Должен вас огорчить, господин Шестаков…

– Чем? – встревожился майор.

– Мы здесь, в Сорокопуте, искали как раз наследников Скворчанского.

– Наследников Скворчанского? А он что же, умер?

– Пропал без вести, но полиция думает, что его уже нет в живых. Вот нас начальство и послало. Слухи ходили, будто бы у него дочь какая-то есть и живет в Сорокопуте. Может, вы слышали?

– Нет, я ничего такого не слышал. Но знаю, была у него тут зазноба, дочка купеческая, и вроде бы женился он на ней или только собирался. Точно сказать не могу, меня к тому времени уже перевели в другое место, и я потерял с ним связь. Писал ему, но ни ответа ни привета. Так, значит, он пропал без вести, и полиция полагает, что его уже нет в живых. Ну, они всегда что-то полагают. Загадочно все как-то.

– А что загадочного? Люди пропадали, пропадают и будут пропадать, – назидательно проговорил фон Шпинне, – все это не в нашей власти изменить. Вы мне вот что скажите, у вас со Скворчанским были приятельские отношения или сугубо шапочные?

– Мы приятельствовали, а иначе я и не собрался бы к нему в гости. У нас с ним, можно даже сказать, дружба была. Ну, теперь-то что об этом говорить… – Шестаков замолчал. Какое-то время сидел и как будто бы что-то припоминал. Затем встрепенулся. – А я ведь года так это три, а может быть и четыре, назад бывал в Татаяре по служебной надобности, по фуражирской. Узнал, что Скворчанский там уже городской голова, хотел зайти, проявить почтение, так сказать, да все как-то недосуг было, то одно, то другое, словом, не случилось. Зато тогда же в Татаяре я повстречал другого своего сослуживца – поручика Мастюгина, он служил здесь же, в Сорокопуте. Столкнулся с ним на вокзале, он с поезда, а я на поезд, поговорили, ну, может, минут пять. Он в отставке, приехал к Скворчанскому, потому что тот ему место какое-то обещал, какое, я не спрашивал, да и не до того было. Мы с этим Мастюгиным не очень знались. Я тогда еще удивился, потому что Мишка Скворчанский недолюбливал Мастюгина.

– А за что недолюбливал?

– Да было там что-то по пустякам, то ли кто-то кому-то в карты проиграл, то ли из-за женщины. Такая история… – Майор махнул рукой, мол и говорить не о чем.

– А этой женщиной могла оказаться Глафира Прудникова? – спросил Фома Фомич.

– Может быть, но я никогда в его сердечные дела не лез, у меня своих хватало, зачем мне еще чужие переживания?

Пока Шестаков рассказывал, Кочкин незаметно вынул из кармана записную книжицу и вписал туда поручика Мастюгина. На всякий случай. А Шестаков тем временем продолжал:

– Мы со Скворчанским точно знали, что больше не свидимся, и перед моим отъездом из Сорокопута ходили в фотоателье, сделали карточки на память, одну ему, а другую мне. Потом подписались, он на моей, а я на его…

– Сохранилась карточка-то? – спросил фон Шпинне.

– А как же, это память! Она, между прочим, со мной. Я ее нарочно взял, вдруг, думаю, Мишка начнет комедию ломать, мол, не знаю вас, кто вы такой не помню, а я ему фотографию, гляньте, пожалуйста… – сказал Шестаков и грустно рассмеялся. Понял, что некому теперь предъявлять эту карточку.

– А можно взглянуть? – спросил Фома Фомич. – Любопытно посмотреть, какой вы были в молодости.

– Конечно! – кивнул Шестаков. – Она у меня в саквояже, качество, конечно, уездное, да и времени уж сколько прошло, пообтрепалась…

Он снял с подоконника объемистый саквояж коричневой кожи, открыл, покопался там и вынул карточку небольшого размера.

– Вот, пожалуйте взглянуть! – И протянул ее фон Шпинне. Тот взял фотографию в руки и внимательно посмотрел на двух офицеров, снятых у горшка с фикусом, один слева, другой справа. Фома Фомич поднял глаза на Шестакова:

– А кто где?

– Вот этот – я, а это – Мишка Скворчанский.

– Да вас тут не узнать…

– Я же говорю – уездное качество, да и потом, мы были тогда молодыми, а сейчас изменились, постарели, потускнели…

– Да, действительно, если бы мне показали эту фотографию, я бы не узнал Михаила Федоровича, да и вас тоже, – полковник поднял фото на уровень глаз и чуть отвел его в сторону, чтобы было видно лицо майора, и стал сличать. – Нет, не нахожу сходства, хотя… что-то, конечно, есть, что-то есть…

– А на обороте он мне написал на память, взгляните.

– Удобно ли?

– Удобно! Да там простые слова, ничего личного, читайте.

Фома Фомич развернул карточку. На обороте синими выцветшими чернилами было написано – «Моему другу и однополчанину Ивану на долгую память. Михаил».

– Иван – это я, – пояснил Шестаков, хотя это и так было понятно.

– А у него, значит, другая такая же карточка, только подписанная вами?

– Да. И слова те же, – кивнул Шестаков.

– А вы, господин майор, когда-нибудь видели Глафиру Прудникову?

– Видел, и не один раз. Скажу честно, она мне не очень-то и понравилась…

– И чем же, норовистая?

– Нет, худосочная какая-то, вроде и не купеческая дочка, которая на кулебяке выросла.

– И это вас смущало?

– Да! Худые – они всегда больные. Вот и эта была на такую похожа…

Сыщики беседовали с майором еще минут пятнадцать. Когда