скажу. Вы там видите зауряднейший из городов, у которого и люди, и улицы, и даже название вызывает жалость. Город, пропахший свиным салом и корчажным дегтем. Город, где женщины моют головы кислым молоком, чтобы волосы были пышными. Город, в котором щеголи носят штаны со штрипками и считают это последней модой. И в этом городе вы хотите устроить второй Аустерлиц? Вы считаете, что он этого достоин, что он этого заслуживает?

Майор задумался, завертел глазами, еще раз, но уже более пристально, посмотрел на улицу сквозь мутные стекла окна, дернул головой:

– А ведь вы, черт возьми, правы! Вы правы! Что такое Сорокопут? Название, согласен, дурацкое. Нет никакого Аустерлица. Да они здесь, головы стеариновые, и не поймут истинного размаха, а еще чего доброго осуждать начнут да проклянут. Вы правы, нужно все устроить тихо. Но где?

– Да хотя бы здесь, в вашем номере…

– Вы так думаете? – майор осмотрелся.

– Вижу несколько положительных моментов. Во-первых, никуда не надо идти. Во-вторых, и это самое главное, если мы переберем, опять-таки никуда не надо идти. Вам нужно будет только снять башмаки да закинуть ноги на кровать – и все. Ну а нам сделать всего лишь несколько шагов, и мы тоже на месте…

– В чем в чем, а в здравом смысле вам не откажешь, господин фон Шпинне. Я согласен с вашим предложением, пусть будет так. А главный калибр я приберегу на потом, но мне очень хочется, чтобы вы тоже приняли участие…

– Участие в чем?

– В главном празднике!

– А где вы намереваетесь его устроить?

– В Татаяре! – радостно даже не сказал, а выпалил Шестаков.

– Но ведь я же вам сообщил, что Скворчанский… – начал Фома Фомич, но майор тут же оборвал его:

– Да на кой черт нам нужен этот Скворчанский! Что мы, не обойдемся без него? Обойдемся! Кстати, на нем мои сослуживцы не заканчиваются. Не помню, говорил вам или нет, но в Татаяре я встретил Мастюгина, поручика Мастюгина, тоже, надо заметить, человек, не лишенный талантов и выпить, и закусить… Он один способен заменить не только Скворчанского, но и еще половину офицеров полка. Кстати, боевой офицер, он в полк прибыл с Кавказа… Правда, он, может, и не получил место, которое ему обещал Скворчанский, – вспомнил свои же собственные слова майор, и пыл его несколько поостыл, но всего лишь на мгновение. – Ну не получил и не получил, сами отпразднуем!

Похоже, майор жил под девизом: «Что бы в этой жизни ни произошло, что бы ни случилось, пусть даже конец света, но праздник нам никто и ничто не испортит!»

– Ну так что, господа, – продолжил майор, – вы как-то странно замолчали, давайте думать, как нам все здесь организовать. А хозяйка не будет против?

– А с чего ей быть против? – бросил фон Шпинне. – Это ведь ее доход. Нужно именно хозяйку попросить предоставить нам все необходимое для посиделок. И я думаю, этим займется господин Кочкин. Меркурий Фролович, возьмете на себя эту честь?

– С удовольствием! – ответил до того молчавший Меркурий и ушел.

– Он как будто бы оскорбился, – сказал майор Фоме Фомичу после того, как чиновник особых поручений закрыл за собой дверь.

– Не обращайте внимания. Это просто у него такое лицо. Он всегда это делает с радостью. Скажу вам по секрету, любит выпить, очень. Я за ним никогда не могу угнаться…

– Да вы что? – от удивления майор даже приоткрыл рот. – А по виду не скажешь, выглядит, прошу прощения, он хлипковато. Хотя что можно сказать по внешнему виду? Я ведь встречал подобных людей, встречал. Если вы не возражаете, расскажу один случай из жизни, обхохочетесь…

Дальше Шестаков принялся рассказывать. На самом деле это был не один случай, а несколько, и надо заметить, о ком бы ни говорил майор, все они были низкорослы, худы, «вот совершенно никаких признаков богатырских способностей, и тем не менее проявляли чудеса – спирт запивали водкой и, что самое главное, не пьянели!»

В продолжение всего рассказа, вернее рассказов, Фома Фомич удивлялся: «Надо же! Никогда бы не подумал!»

– Это еще что! – восклицал майор и рубил рукой воздух. – А вот послушайте, какой случай приключился, когда я служил… нет, где я служил, говорить не буду, это тайна. Так вот, служил я в одном месте, и был у нас там старый полковник, совсем древний, маленький, худой. И вот, значит, приходит этот полковник к священнику на исповедь. «Грешен?» – спрашивает его батюшка. «Ох, – говорит, – святой отец, грешен, сильно грешен. Так грешен, что и сказать невозможно…» – «Но вы уж как-то соберитесь, – говорит ему поп, – затем и пришли, чтобы про грехи свои рассказать». Ну собрался, значит, полковник и говорит, а на дворе, замечу, Великий пост: «Грешен сильно я, и грех мой непростительный». – «Почему?» – спрашивает батюшка. «Потому что на дворе пост, а я оскоромился». – «И как же? Мясо ели?» – «Нет, – говорит, – мясо я не ел, я на него смотрел. Положил, – говорит, – перед собою большой кусок холодной телятины и смотрел на него». – «Но в этом нет греха, – говорит священник, – грех – это когда ешь, а когда просто смотришь – это не грех». А он, полковник этот, и спрашивает: «Значит, когда смотришь – это не грех?» Священник отвечает: «Это не грех. А зачем вы на мясо смотрели?» Тот ему: «Да, – говорит, – я водку пил и смотрел». – «А вот это – грех, – говорит священник, – когда люди пьют, а не закусывают!» Вот такая история. Забавно, правда?

– Знакомство с вами, Николай Авдеевич, сильно обогатило меня! – сказал, улыбаясь, фон Шпинне.

– Ну, это ведь еще не все. Будет время, я вам такое расскажу, что ахнете! Случаи невероятнейшие, и все из жизни, и все – чистая правда!

– Буду вам признателен.

Несмотря на то что майор производил впечатление загульного пьяницы, на деле он оказался не очень устойчивым к влиянию алкоголя и буквально на втором стакане уже потерял способность к здравомыслию.

– Господа, а вы кем служите, стряпчими? – спрашивал он, пьяно глядя то на Кочкина, то на Фому Фомича.

– Стряпчими! – утвердительно кивал Кочкин и доливал майору в стакан.

– Знаете, я думаю, что то, чем вы занимаетесь, это замечательно! Это более чем замечательно, это великолепно! Я бы тоже хотел стать стряпчим. Вот так же, как и вы, ездить по разным местам и разыскивать наследников. Они прячутся, а я их разыскиваю! И ни один, ни один от меня, – он ударил себя в грудь рукой, – не уйдет, я найду всех наследников, всех! Господа, возьмите меня к себе, я