из рабов Моргантины не откликнулся: они предпочли получить свободу от своих «законных» господ и толпами вливались в отряды защитников города.

Сальвий приказал готовиться к приступу. Повстанцы занялись сооружением лестниц, осадных башен и навесов с таранами. Нашлись и мастера, под руководством которых воины приступили к изготовлению онагров и катапульт.

Город был обложен со всех сторон. Главный лагерь был разбит у дороги, ведущей в Леонтины. Еще один лагерь, поменьше, охранял дорогу на Акры и Сиракузы. Им начальствовал Терамен. Третий лагерь во главе с Диоксеном расположился к югу от осажденного города, отрезая его от дорог, тянущихся к Гелору, Финикийскому Порту, Эдиссе и другим приморским городам. Конные дозоры днем и ночью разъезжали по окрестностям, останавливая обозы местных крестьян, пытавшихся провезти в город свой товар.

В один из первых дней осады Моргантины в лагере восставших появился Мемнон.

Сальвий, Терамен и все те, с кем он познакомился в лагере на Каприонской горе, встретили его с искренним радушием. Терамен подарил ему превосходный чешуйчатый панцирь, добытый им в Цене. Френтан пригласил его к себе в сопалатники и настойчиво уговаривал возглавить одну из когорт будущего легиона, который он намеревался полностью сформировать в течение ближайшего времени.

С Сальвием александриец имел долгую беседу. Он подробно рассказал ему о своей большой удаче – тайном соглашении с претором Сицилии относительно претворения в жизнь «плана Клодия».

Сальвий дивился всему услышанному и, смеясь, говорил:

– Если все римские преторы после Нервы будут такими же продажными, можно будет не беспокоиться о судьбе нашего восстания: нам останется только покупать у Рима его полководцев, – весело шутил он.

Потом Сальвий перевел разговор на другую тему.

– Несколько дней назад, – сказал он, – к нам прибыл известный тебе Гадей, который, по его словам, побывал у Афиниона под Лилибеем и привез не очень приятные для нас вести… Не буду останавливаться на всех подробностях. Если коротко, Гадей сообщил, что киликиец, завидуя нашим успехам, возложил на себя диадему и заявил, ссылаясь на повеление звезд, что ему суждено царствовать в Сицилии и что он намерен подчинить своей власти все действующие на острове отряды восставших…

– Но это невероятно, – нахмурился Мемнон. – Я видел и слушал Афиниона на совещании в роще Паликов. Он произвел на меня впечатление человека разумного и преданного общему делу. Не знаю, что наговорил тебе Гадей, но, по-моему, это очень не похоже на киликийца и…

– Настолько не похоже, – прервал Сальвий, – что я приказал Гадею, а также Терамену, который присутствовал при моем разговоре с ним, чтобы они никому не рассказывали про эти странные метаморфозы, происходящие с киликийцем. Нельзя допустить, чтобы о них узнали простые воины. Это может вызвать среди них брожение, нежелательные толки, которые в будущем могут затруднить объединение всех сил восставших…

– А Гадей? Он здесь, в лагере? – спросил Мемнон.

– Нет, он уехал в тот же день, сказав, что по поручению Афиниона должен встретиться с несколькими верными людьми в области Анкиры.

– На твоем месте я обязательно проверил бы информацию, которую ты получил от Гадея.

– Ты сам можешь проверить ее, если тебя больше не задерживают другие дела.

– Я? – удивился Мемнон. – Но… каким образом?

– Хочу поручить тебе важное дело. Возглавишь посольство, которое я собираюсь отправить к Афиниону под Лилибей. Киликиец тебя знает и, кажется, неплохо к тебе относится. Поговоришь с ним и дружески посоветуешь, что не стоит ему во вред общему делу соперничать с нами. Постарайся убедить его, чтобы он отказался от царской диадемы и подчинился мне, как верховному вождю всех восставших в Сицилии.

– Что ж, я готов. У меня есть что сказать Афиниону, если Гадей не солгал…

– Мы еще поговорим обо всем перед твоим отъездом, – сказал Сальвий, – а пока нам нужно подумать о подготовке отряда, который ты поведешь к Лилибею… Ты еще незнаком с моим начальником конницы? – спросил он.

– Нет.

– Его зовут Мисаген. Он нумидиец, сражался на стороне Югурты, три года назад попал в плен к римлянам, которые продали его одному богатому сицилийцу. Храбрец и ловкий наездник. У бывшего своего господина исполнял обязанности старшего пастуха. Ему мы обязаны конницей. Он и его товарищи-пастухи пригнали в наш лагерь несколько табунов. Еще не все кони объезжены, но Мисаген обещает, что в течение тридцати дней у нас будет не меньше тысячи всадников… Завтра же отправляйся к нему. Он поможет тебе отобрать из своего отряда двести всадников, подходящих для этой поездки. Они должны быть молоды, статны, хорошо одеты и вооружены. Негоже будет, если мы пошлем к Афиниону каких-нибудь оборванцев…

Сальвий умолк и после небольшой паузы сказал, бросив на Мемнона вопросительный взгляд:

– Кажется, ты сдружился с Френтаном?

– Да. Я понакомился с ним еще на Каприонской горе. Прекрасный человек. Сегодня он предложил мне стать его сопалатником, и я согласился.

– Он опередил меня. То же и я хотел предложить тебе.

– У Френтана я займусь делом, которое мне по нраву. Буду помогать ему в обучении его легиона.

– Это хорошо. Ты храбрый воин, из тебя выйдет стоящий командир.

– Мне не приходилось еще командовать. В победном сражении под Капуей я находился в отряде телохранителей Минуция и участвовал в незначительной стычке с римлянами простым воином.

– Зато в сражении у Казилина ты увлек за собой двести человек и ворвался вместе с ними в город. Об этом мне с восхищением рассказывал Варий…

При упоминании о погибшем друге Мемнон вздохнул и понурился.

– По пути к Лилибею постарайся разыскать место его гибели, – тихо сказал Сальвий. – Я слышал, что тела павших по-прежнему лежат непогребенными…

Мемнон поднял голову.

– Я обязательно найду это место. Варий и его товарищи первыми подняли знамя восстания. Мы должны предать погребению их останки. Там, где они погибли, после торжества нашего дела мы обязательно воздвигнем памятник.

* * *

Вечером Мемнон ужинал в палатке Френтана, который рассказал ему о последних новостях и по очереди охарактеризовал всех старших командиров, выдвинувшихся после памятного сражения при Галике. Самыми выдающимися из стратегов он считал Терамена и Диоксена.

– Кузнеца Эргамена Сальвий назначил начальником обозных рабочих, – продолжал самнит. – Храбрец Аминандр начальствует большим отрядом греков и фракийцев. Среди моих командиров особенно хороши Алгальс и Лукцей… Силы наши растут, но меня беспокоит Афинион. По слухам, он собрал большое войско и, осадив Лилибей, поспешил провозгласить себя царем. Боюсь, между ним и Сальвием возникнут разногласия…

Мемнон сообщил Френтану о поручении Сальвия и о своих подозрениях относительно Гадея.

– Но зачем Гадею понадобилось чернить Афиниона перед нашим стариком? – внимательно выслушав его, спросил Френтан.

– Если выяснится, что он солгал о стремлении Афиниона распространить свою царскую власть на всех восставших в Сицилии и о его решимости добиваться этого даже силой оружия, тогда возникает простой вопрос: кому это нужно? Ответ однозначный: это выгодно римлянам и сицилийцам, которые очень хотят, чтобы в нашей среде вспыхнула междоусобица.

– Стало быть, ты подозреваешь, что Гадей умышленно подослан к нам Нервой? – задумчиво произнес Френтан. – Ты допускаешь, что римский претор отменил тяготеющий над ним смертный приговор и этим привлек его на свою сторону?

– А почему бы и нет? Римляне, особенно такие, как Нерва, способны договариваться с кем угодно, если это в их интересах. Хотя и нехорошо так думать о Гадее, ничего еще толком не зная, но я стал очень подозрителен с того дня, как пять тысяч моих товарищей погибли под Казилином из-за подлого предательства…

Мемнон помолчал и продолжил:

– А Варий? У меня до сих пор не укладывается в голове, как могли римляне с легкостью взять его лагерь… Кроме того, мне вспомнилось, как Требаций и я попали в засаду под Сиракузами. Гадей был в роще Паликов той памятной ночью. Конечно, он мог не знать, что среди заговорщиков находится предводитель пиратов, за голову которого римляне назначили награду, но я совершенно уверен, что кто-то донес о нем претору в Сиракузы.

– Не мучай себя догадками, –