– Вы играете? – спросил Виктор, кивнув на инструмент.

– Да, – без всякого хвастовства ответил Олег, – и, как говорят, недурно. Матушка одно время мечтала, что я поступлю в консерваторию.

– И что же?

– Да какая консерватория, помилуйте! – в усмешке Олега не звучало сожаления, а только ирония. – Для полноценной музыкальной карьеры мало одного слуха и кисти на полторы октавы. Этим надо жить. Музыкант – раб, если хотите.

– А вы любите свободу, – улыбнулся Виктор.

– Да, люблю. А еще я люблю нарушать правила, – Олег наблюдал, как капитан, не церемонясь, взял с пюпитра рояля ноты.

– Скрябин? – произнес Виктор.

Олег кивнул:

– Сонаты. Увлекаетесь?

– Совсем нет, – покачал головой Виктор, – он какой-то… странный.

– Да, – Олег пробежал правой рукой по клавиатуре, вырвав из нее изломанную, беспокойную мелодию и, спустя мгновение, спросил: – Зачем я вам понадобился?

Итак, короткий разговор о музыке окончен. Виктору дали ясно понять, что пора приступать к делу. Ну, что ж, Олег Львович, извольте…

– Где вы были ночью с двадцать второго на двадцать третье июня?

– Это какие дни недели? Вторник-среда? Жара стояла страшная. Я уехал на дачу.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

– А что, скажите, произошло? Почему вы спрашиваете?

– Потому, что в ночь с двадцать второго на двадцать третье погибла Ольга Вешнякова.

– Ольга?! – на лице Рыкова промелькнуло неподдельное изумление. – Та самая, с которой Андрюха когда-то мутил?..

– Она самая…

– Боже, как это произошло?

Глинский держал паузу. Олег тоже молчал некоторое время, затем, словно очнувшись, тряхнул великолепной шевелюрой.

– Это, надо полагать, не несчастный случай, раз вы здесь и спрашиваете об алиби. А с чего вы решили, что я могу иметь какое-то отношение к ее смерти? Мы не встречались много лет. Могу даже сказать, когда я видел ее в последний раз – в день рождения Антона, пятнадцать лет назад. Тогда Ольга еще была с Орловым. Или считалась, что она еще с Орловым. Катрин, кажется, постеснялась прийти и закрепить свои, так сказать, официальные позиции.

– Олег, дело серьезное, и касается всех вас, потому что Ольга убита точно так же, как Полина Стрельникова, в ее квартире, ночью.

– То есть? – нахмурился Олег, но потом до него дошло. – И надпись… Виктор кивнул.

– И вы сразу побежали ко мне…

– Мы проверяем алиби всех. Спрашиваю еще раз, кто может подтвердить, что вы ночевали на даче в Серебряном Бору?

– Не знаю… Разве что соседи… Да я вроде и не выходил вечером. Кабы знать, что тебе понадобится алиби, я бы уж постарался… А так… Представления не имею. Извините. Могу показать квитанцию с заправки. Я как раз машину отогнал из ремонта и заправлялся на подъезде к Серебряному Бору примерно часов в девять вечера.

– Давайте вашу квитанцию, – кивнул Глинский. – Это хоть что-то… В таком случае, у меня все. Пока все. Но встретиться нам еще придется.

– Что ж, тогда до встречи, господин капитан, – вежливо кивнул Олег.

Было ли это одним из счастливых совпадений, на которые так скупа оперативная работа в уголовном розыске, или же знаком судьбы, но в тот день и час, когда в дежурную часть поступил звонок от соседей Вероники Муфтяк, именно капитан Виктор Глинский оказался в оперативно-следственной бригаде, высланной по ее адресу.

Они мчались по раскаленной Москве, объезжая бесконечные пробки по разделительной полосе – следователь Фоменко, эксперт Лена Астафьева и он сам. Жара стояла такая, что даже ворочать языком не хотелось. Виктор лениво смотрел в окно и отгонял неприятную мысль о том, что после окончания дежурства ему еще придется ехать опрашивать свидетелей по делу об этих жестоких убийствах…

– Что там произошло? – лениво поинтересовался он.

– Женщина утонула в ванне, – откликнулся Василий Фоменко, молодой следователь, не так давно окончивший юрфак.

– Ну а мы здесь при чем? – но ответа Виктор не получил, да он и сам прекрасно знал, при чем тут они.

Около дома – «хрущобы» в одном из переулков в районе Ленинского проспекта – стояла «скорая помощь», и несколько старушек топтались около подъезда.

– Какой этаж? – спросил Виктор у водителя «скорой».

– Пятый, – равнодушно ответил тот и выбросил в открытое окно машины изжеванный окурок.

Лифт в доме, по закону подлости, отсутствовал, и группа из трех человек, матерясь – кто вслух, кто про себя – обливаясь потом, взобралась на пятый этаж. Дверь была открыта, около нее стоял врач «скорой» – немолодой небритый мужик – и нетерпеливо курил.

– Ну, слава Богу, – обрадовался он, – не прошло и года.

– Где тело? – не очень-то вежливо поинтересовался Фоменко.

– В ванне, где же еще? – ответил врач.

– Вы уже осмотрели ее?

– Я констатировал смерть – а что я еще могу? Дальше уж пусть ваши медэксперты ее смотрят… Там, кстати, еще и парализованный старик в комнате. Но – полный овощ. Ничего не говорит, мычит что-то невнятное.

Виктор заглянул в ванную. Тело плавало в воде и представляло собой крайне неприятное зрелище. Вонь стояла страшная.

– Кто обнаружил труп? – спросил он приглашенную в качестве понятой соседку. Она испуганно жалась к стенке.

– Дочка ее, Верка. Возвратилась от отца, сутки ее не было, а тут такое с матерью! Господи, – заголосила она, – что же это делается-то! Как же дети теперь! Ксюха в лагере пока, а когда вернется!

– Хватит тебе, Сергеевна! – сердито оборвала ее женщина помоложе, тоже понятая. – Чай, не одни на свете, отец у них есть!

– Вот напасть-то на семью! – продолжала голосить первая. – То сын, то мать… А теперь вот и дочка…

– Как фамилия погибшей? – спросил Фоменко, боком пробираясь мимо них на кухню.

– Ой! – воскликнула Сергеевна. – А я и не знаю Вероникину фамилию по мужу. Ее девичья фамилия Смолина.

– Как-как?.. – повернулся к ней Виктор, и голос у него удивительным образом сорвался с крика на хриплый шепот так, что он сам испугался, и вся бригада уставилась на него, как на сумасшедшего. – Это – Вероника Смолина? А ее брата Юрием звали?

– Точно, точно, – закивала женщина и на всякий случай отодвинулась от него подальше.

– Понятые, пройдите на лестницу, мы вас пригласим через пять минут, – скомандовал Виктор, и когда те вышли из квартиры, сказал следователю: – Это моя фигурантка по делу о маньяке-меломане. То, что это убийство – девяносто девять процентов.

Фоменко задумался.