– Вы сами видели Аглаю Добролюбову вместе с Казанским?

– Нет, лично не видел. Но, по сплетням, ее устроили в суд по его протекции. Он звонил не мне. Он звонил в Областной суд. И просил принять ее на работу в канцелярию. Туда ее не взяли – она сама не хотела уезжать из Горьевска, отфутболили вопрос о трудоустройстве нам.

– Где вы были позавчера вечером с четырех часов до семи? – спросил Гущин.

– Дома.

– Кто может это подтвердить?

Судья Репликантов улыбнулся и снова начал кашлять. А потом вытащил из кармана бумажный носовой платок и показал им желтые пятна.

– Каждый указывает на другого. Молотова на судью. Судья на Казанского, – сказал Гущин. – И теперь появился новый подозреваемый в убийствах – Ульяна Антипова. Имелись у нее причины покончить с Аглаей, пусть и не оккультные, а чисто земные – ревность. Про браслет и Казанского она нам призналась со скрипом. Судья подтвердил: Казанский и Аглая были любовниками. Конечно, это он ей браслет подарил. Нет никаких сомнений.

– А ревнивая любовница Ульяна побежала после гибели Аглаи этот браслет в ломбарде выкупать? – усомнилась Катя. – Что-то опять не сходится.

Они возвращались в отдел. Полковник Гущин колебался.

– На Казанского теперь улики есть, – не унималась Катя уже в отделе. – Но Ульяна может нам еще добавить, если на нее нажать. С кого начнете, Федор Матвеевич?

– Судья, пусть и при смерти, тоже замешан, – заметила молчавшая доселе Анфиса.

– Ульяна могла в роддоме узнать, что Макар Беккер – уроженец Горьевска. Помните, что Молотова нам говорила? Она гинеколог, она могла узнать и о крайне редком явлении – аплазии у Аглаи – либо у ее матери, либо у коллег, могла поделиться этим с Казанским, – развивала мысль Катя. – Помните, опять же, что сказала Молотова? Казанского прямо прорвало с признанием родства, когда он услышал, что аплазия уже встречалась в семействе фабрикантов Шубниковых.

– Так это Аглая тогда, по твоей логике, должна состоять в родстве с Шубниковыми, – хмыкнул Гущин. – При чем тут Казанский?

– Бесполезно искать в этом поступке логику. Скорее всего это был сиюминутный, эмоциональный порыв.

Гущин позвонил старшему группы оперативников из Главка, собрал всех в кабинете. Катя видела: без помощи местных в Горьевске работать очень трудно. Даже такие простейшие вещи – где «Бережки-Холл», где роддом – надо чуть ли не по навигатору искать. И все разжевывать, объяснять от печки.

За Ульяной Антиповой поехали, чтобы доставить ее в отдел. Но разговор с Казанским Гущин решил не откладывать. Сам объявил, что отправляется в городскую администрацию.

Анфиса не просила, чтобы ее взяли с собой. Такое в принципе невозможно. А Катя…

Она загородила Гущину путь.

– Вы один в администрации не справитесь. И я вам ничем там не помогу. И наши из Главка бесполезны там. Нам нужен Первоцветов.

– Нет.

– Мы без него в городской администрации не обойдемся! Он все равно пока начальник ОВД. Вы же не отослали рапорт? Без начальника ОВД в городской администрации делать нечего. И вы сами это отлично знаете, Федор Матвеевич.

– Я сказал – нет! – Гущин покосился на Анфису.

– Он целую ночь просидел в этой чертовой клетке! – Катя не отступала. – Это незаконно, между прочим. Вы сами сколько раз говорили: не надо уподобляться сволочам.

– Это я еще и сволочь, по-твоему?!

– Первоцветов нам сейчас нужен.

– Он психопат. Это он психопат! Слыхала, что судья сказал: ищите психопата!

– Судья сам неадекватен. И у нас на подозрении. А он при этом обвиняет в убийствах главу города. Вы что хотите получить, Федор Матвеевич? Вы провал дела хотите получить или найти убийцу?

– Я сказал – нет.

– У него было время прийти в себя. Он нам необходим!

– Я его просить ни о чем не буду. И не пойду.

– Я, я сейчас пойду в ИВС! Вы только позвоните дежурному, чтобы он эту чертову клетку открыл!

Анфиса молчала. А Катя и не требовала от нее поддержки.

Гущин снова побагровел, но как-то быстро вновь полинял, взглянув в сторону Анфисы. Достал мобильный.

Катя побежала в ИВС.

В клетке открытой «предвариловки» сидел капитан Первоцветов. Сердобольный дежурный принес из комнаты отдыха одеяло и подушку, но все это лежало свернутое. Первоцветов сидел на полу, прислонившись спиной к прутьям, согнув ноги в коленях, как и тогда, на асфальте.

Охрана ИВС, получившая ЦУ, отперла замок.

– Выходите. Пожалуйста, – сказала Катя.

Первоцветов поднялся.

– Гущин к Казанскому собрался с уликами. Вы нам нужны.

Первоцветов молча вышел из клетки.

– Не рассчитывайте, что я забуду о том, что вы хотели убить мою лучшую подругу, – тихо произнесла Катя, когда они поднимались по лестнице.

Первоцветов обернулся.

– Она не ваша теперь. Она моя.

От такой наглости Катя потеряла дар речи. А капитан Первоцветов зашел в кабинет.

Там он раскрыл шкаф. Сдернул с себя через голову грязную форму с оторванным погоном вместе с рубашкой и футболкой.

Его худощавое тело было словно свито из тугих мускулов и сухожилий. Анфиса не поднимала на него глаз. Он достал из шкафа парадную форменную рубашку с погонами – единственное, что было. И надел на голое тело.

Катя подумала, что он насмерть замерзнет на осеннем ветру.

– Табельный в сейфе? – коротко спросил его Гущин.

– В оружейной комнате.

Гущин не стал проверять. Катя вспомнила: он и не обыскал капитана, отправляя под арест. Упущение, конечно… однако…

Они с оперативниками Главка взяли две патрульные машины с мигалками. Уже садились, и в этот момент в ОВД привезли Ульяну Антипову. Ее забрали из СПА, где она по-прежнему отдыхала, проводя свой выходной.

В городской администрации полковник Гущин направился прямо на этаж, где располагалась приемная Андрея Казанского.

– А по какому вопросу? – спросила их встревоженная секретарша.

– В рамках расследования дела об убийствах, – ответил капитан Первоцветов как начальник городского ОВД.

Секретарша ушла докладывать.

– Через пять минут освободится. У него телефонный разговор с губернатором, – известила она, вернувшись.

Они стояли в приемной и ждали. В углу тикали большие напольные часы в дубовом корпусе, отсчитывали время.

Когда ровно пять минут истекло, полковник Гущин открыл обитую дерматином дверь кабинета.

Они вошли вслед за секретаршей. Кабинет Казанского был пуст.