– У вас роман с Казанским? – спросила Катя прямо.

– Какое вам дело? В любом случае тогда, три года назад, мы еще не… то есть он… Вообще все это вас не касается. Это моя частная жизнь. Насчет браслета обращайтесь к нему. Я ничего дурного не сделала. Просто хотела оказать услугу.

– Ульяна Антипова не все нам говорит. Но теперь есть хоть что-то конкретное, с чем можно подступиться к Казанскому, – ее показания про браслет, – объявил Гущин в машине, когда они покидали «Бережки-Холл», которые уже окутала вечерняя тьма. – Завтра с утра отправимся в городскую администрацию. Побеседуем с тем, кто до сих пор был для нас недосягаем. Сегодня всем отдыхать. Не то рехнемся.

Однако сам он в отеле не остался, высадил Катю и Анфису у дверей отеля и поехал в ОВД. Катя знала: Гущин думает о капитане Первоцветове. Об отделе полиции без начальника. О том, как поступить – писать рапорт руководству ГУВД или пока подождать.

Анфиса в номере молча села на кровать. Начала снимать ботинки. Катя подала ей ее сумку, но Анфиса даже не взглянула на нее. Тогда Катя сама открыла сумку, проверить потери. Одна из камер разбилась при падении – корпус треснул, объектив был поврежден. Вторая камера, замотанная в полосатый шарф Анфисы, внешних повреждений вроде не получила. Но как узнаешь – это ведь электроника. Только Анфиса могла понять, что там и как с ее аппаратурой.

Но Анфиса ни на что не реагировала.

Она сняла плащ, стянула свитер и, оставшись в джинсах и футболке, прилегла на кровать. Катя села рядом.

Как умела, однако подробно пересказала Анфисе горьевский апокриф, стараясь не упустить ни одной детали. И поразилась сама: как же бледно и фантастично выглядит теперь эта старая горьевская легенда, вроде полная ужасов и тайн, по сравнению с реальными событиями, свидетелями и участниками которых они стали.

Анфиса слушала, глядя в потолок.

– Ты сама говорила, помнишь, что все это словно мозаика. – Катя бережно взяла ее за руку. – Мы как угодно можем интерпретировать и фотографии, и легенду. Появляются новые персонажи, о которых мы прежде даже не думали: кучер, горничная. И оказывается, они тоже играют важную, трагическую роль, когда приходит их время. Время… Анфиса, я все больше думаю о нем. Оно тоже фигурант здешних событий. Это как в «Аркадии» у Тома Стоппарда. Мы все время идем по касательной относительно событий прошлого. И все пытаемся понять, как оно все было на самом деле тогда. Но ведь это же справедливо и к нынешним событиям, к нынешним убийствам. Мы тоже идем пока по касательной. Все наши сиюминутные выводы могут оказаться ложными. Потому что мы или что-то упустили, или прошли мимо.

Анфиса ничего на это не ответила. Повернулась на бок. Катя потеплее укрыла ее одеялом.

– Может, и правда тебе лучше вернуться в Москву? – спросила она.

– Ни за что.

Катя вздохнула. Погасила верхний свет, оставила лампу на тумбочке и пошла в душ.

Утром ее разбудила Анфиса – уже одетая, собранная.

В девять полковник Гущин провел оперативку со своей опергруппой. Они были готовы ехать в администрацию к Казанскому, как вдруг в кабинет заглянул дежурный.

– Посетители к вам, Федор Матвеевич, вас срочно спрашивают.

У кабинета стояли Молотова и Александр Вакулин. Он ее в чем-то тихо и горячо убеждал, она отмахивалась от него.

– Вас уже выписали из больницы, Мария Вадимовна? – удивилась Катя.

– Я сама вечером уехала. Вот Шура меня забрал. Я его попросила. Я пока не могу за руль сама садиться, голова кружится. Шура меня и сюда привез.

Катя вспомнила, как Первоцветов рассказывал городскую байку о том, что пожилая актриса и бизнесмен, который моложе ее лет на двадцать, в прошлом любовники.

И испугалась, что Молотова явилась из-за того, что в городе узнали о том, что опять случилось на Башне с часами. Вроде пусто было там вчера, никаких зевак, однако… это же Горьевск.

– Мне Капитолина Афанасьевна из музея вчера позвонила, – быстро, горячо начала Молотова. – Я ее просила узнать, что искал в фондах музея судья Репликантов, что его интересовало. И она узнала.

– Вместо того, чтобы о здоровье вашем беспокоиться! – Александр Вакулин покачал круглой, коротко стриженной головой. – О чем она думает, эта старуха?! Вы только после сердечного приступа! Разве можно так волноваться, Мария Вадимовна? Больницу покинули, врач просто руки умыл.

– Макара убили! Мой мальчик мертв! Что ты городишь?! – резко оборвала его Молотова. – Если хочешь помочь – помогай. Или скатертью дорога. Я в твоих советах сейчас не нуждаюсь!

Вакулин тяжело вздохнул. Катя поняла: сплетни верны, они в прошлом и точно любовники. Но время… время все меняет.

– Помните, что я вам говорила? – настойчиво спросила Молотова Гущина. – О том, перед чем меркнет здравый смысл? Когда торжествует самое дикое суеверие? Когда жаждешь лишь исполнения своего желания, чтобы смерть… смерть отступила, пошла на попятный?

– Помню, – Гущин кивнул. – Это намек на судью, у которого плохо со здоровьем.

– Часы на башне пошли назад, когда погиб мой Макар. Механизм сработал. Я просила Капитолину узнать – она ответственна за фонды, – что интересовало судью в хранилище. Так вот, она нашла, что он изучал последнее время. Это чертежи, понимаете? Чертежи башни и часового механизма. Он хотел узнать, как все там устроено. Некоторые чертежи сохранились, и он их смотрел! Он смотрел также и конторские книги фабрики времен еще старого Шубникова. Там тоже могут быть указания времен строительства башни. Вы понимаете, что его интересовало?

Гущин кивнул и спросил:

– Когда вы сказали нам, что видели Аглаю Добролюбову незадолго до ее смерти выходящей из черного «Гелендвагена», это точно был внедорожник той марки? Вы имели в виду судью Репликантова?

Молотова закусила губу.

– Нет, про марку машины ничего не могу вам точно сказать. Это метафора – просто это была большая черная машина. Но какое это имеет значение? Когда выяснилось, что Репликантова интересовали чертежи башни и часов?

– Хорошо, не волнуйтесь. Мы этот вопрос проясним, не откладывая, – заверил ее Гущин.

И Катя поняла: они на перепутье. Два следа прямо перед ними, и оба горячие.

13 апреля 1903 года. 12.15

Елена Мрозовская смотрела из окна своей комнаты в Доме с башнями на дождь, что поливал Горьевск щедро и бурно. Природа, страдавшая от утренних холодов, раскрывалась навстречу теплой живительной весенней влаге. В это утро кусты, деревья окутала легкая зеленая дымка. Это означало одно: весна, весна стучалась во все двери и окна.

Еще вчера город выглядел совсем по-иному – когда она, придя в себя после обморока, глотнула свежего воздуха из открытого окна на Башне с часами и взглянула в окно. С юга шли тучи, солнце словно умирало в них.