Мистер Сидни проигнорировал это замечание:

– Не были ли эти факты настолько вескими, что они собирались арестовать другого человека?

Мистер Брюстер не мог больше терпеть:

– Не отвечайте, мистер Хэнбери. Я должен возразить против этой реплики. Вы и так зашли слишком далеко, мистер Сидни.

– Я очень вам благодарен, мистер Брюстер, – с преувеличенной вежливостью сказал мистер Сидни. Было очевидно, что его линия допроса будет признана неправомерной, но это не имело значения: ему удалось намекнуть, что полиция уже арестовывала не того человека. Возможно, это был подлый прием, но эффективный. Присяжные не могли забыть услышанное.

Мистер Брюстер должен был вызвать еще одного свидетеля: сержанта Майерса, присутствовавшего при аресте Споллина. Полицейский сообщил, что одежда подсудимого была изъята и отправлена на экспертизу доктору Гейгану, судебному химику. Ученый должен был присутствовать в суде, чтобы рассказать о том, что он обнаружил, но поскольку его не удалось найти, мистер Брюстер заявил, что обвинение, наконец, закончило со своими аргументами.

Из всех достопочтенных юристов, присутствовавших в суде в то утро, только Джон Эдье Курран в прошлом переживал сложную юридическую шараду с позиции обвиняемого. Ровно двадцать пять лет назад Курран стоял в том же зале суда на Грин-стрит и обвинялся в участии в незаконном собрании. Будучи студентом юридического факультета, он участвовал в кампании против десятины – древнего налога, за счет которого финансировалась Ирландская церковь. Как и многие католики, он был глубоко возмущен тем, что его заставляли оплачивать богослужения богатого протестантского меньшинства, в то время как католические церкви, посещаемые крестьянами и рабочими, ничего не получали. Молодой Курран стал ярым сторонником отмены этого церковного закона и летом 1832 года выступил на митинге против десятины, проходившем в горах к югу от Дублина. Его арестовали и приговорили к двум месяцам тюремного заключения в ту самую неделю, когда он должен был стать адвокатом. Вместо того чтобы приступить к практике, он оказался осужденным преступником, закованным в наручники и сидящим в тюремной карете, которая с грохотом мчалась в тюрьму Килмайнхам.

Этот случай едва не стоил ему юридической карьеры, но в то же время стал элементом, сформировавшим из Куррана отличного адвоката. Он уже сталкивался с несправедливостью и знал, как это больно. Знал, каково это – сидеть на скамье подсудимых и сжиматься от ужаса, пока судья выносит приговор. Поэтому, когда он встал, чтобы обратиться к присяжным, он мог легко представить, что отстаивает свою собственную жизнь, а не жизнь Джеймса Споллина:

– Господа, это было грустное зрелище, которое, я надеюсь, мы больше никогда не увидим, – дети, выступающие по такому случаю, чтобы дать показания, когда на карту поставлена жизнь их собственного отца…

Сидящий на скамье подсудимых Джеймс Споллин подался вперед и уткнулся лицом в носовой платок. Его плечи затряслись от рыданий.

– …и выходящие вперед с хладнокровием и решимостью, которые, наверное, поразили каждого из нас; даже с легкостью манер и безразличием, как будто они были – и я уверен, что они были – невинными пешками в чужой игре.

Мистер Курран старался не называть ее имени, но ни у кого в зале не возникло сомнений, что он обвиняет именно мать детей, миссис Споллин.

– Господа присяжные, что это за дело? Простое подозрение. Отбросьте все, что вы слышали о тех, кто не присутствовал здесь лично, отбросьте показания Люси и Джозефа Споллинов – потому что я не могу допустить, чтобы любой здравомыслящий человек пришел к выводу, что кто-то из них сказал правду, – и что останется? Пустое место.

Следующие четыре часа адвокат защиты подробно объяснял, почему пришел к такому выводу. Мистер Курран был беспощаден. Он разобрал показания детей, указав на каждую неточность. Он напомнил присяжным, что версия обвинения основывалась на датах и точном времени, предоставленных Люси, которая «не знает, какой сейчас месяц, и не понимает, сколько показывают часы». Что касается Джозефа, то он дал две разные версии о своем местонахождении в день убийства и неоднократно менял свою версию. В последний раз он утверждал, что видел, как отец шел к станции, размахивая «чем-то длинным». Мистер Курран жестко опроверг это утверждение:

– Мальчик сказал, что он стоял у двери дома, когда увидел, как его отец переходит пути. Расстояние между этими местами составляет почти сто пятьдесят метров. Я был там вчера вечером, и не смог бы узнать своего друга среди бела дня на таком расстоянии, что уж говорить о темной ноябрьской ночи.

По словам барристера, детей тренировали в даче показаний и говорили, что им нужно сказать. Кто-то «за кулисами» контролировал их, пытаясь добиться того, чтобы Джеймс Споллин, которого в очередной раз можно было увидеть рыдающим на скамье подсудимых, был повешен за убийство.

Вычеркнув двух важнейших свидетелей обвинения, мистер Курран сделал все возможное, чтобы развалить их остальные аргументы. Он был зол, недоверчив, насмешлив. Он с презрением отверг их попытки уличить Споллина. Они утверждали, что заключенный сбежал через окно на крышу, однако на оконной раме не было обнаружено ни капли крови. Говорили, что Споллин работал неподалеку от места, где была найдена корзина с серебром, но мимо этого места ежедневно проходили еще сто пятьдесят других человек.

По словам мистера Куррана, после того как были отброшены ненадежные показания детей о чепце, ничто не могло связать заключенного с деньгами. Никто не видел Споллина с ведром, и нет никаких записей о том, что он получал свинцовый сурик со склада или откуда-либо еще. Не было никаких доказательств того, что он когда-либо владел молотком или бритвой – и кому вообще хватило бы глупости совершить убийство предметом, на котором выгравировано его собственное имя? Барристер мрачно предположил, что кто-то бросил вторую бритву в канал с явным намерением подставить его клиента.

В кульминационный момент своего выступления мистер Курран подвел итог аргументам против Споллина словами, пропитанными сарказмом:

– Вас просят признать его виновным в том, что деньги, принадлежащие мистеру Литтлу, были найдены рядом с местом, где он работал; потому что под деньгами был найден обычный навесной замок в свинцовом сурике. Вас просят признать его виновным в этом убийстве, поскольку не доказано, что молоток, найденный в канале и точно подходящий под рану, принадлежал ему. Не доказано, что первая бритва принадлежала ему, а другая, с выгравированной фамилией, была найдена при последующем обыске в месте, где ее мог бросить любой член его семьи. Вас просят прийти к выводу, что он является убийцей, на основании нелепой истории, рассказанной детьми о том, что они видели отца у дымохода, и о чепце сиреневого цвета, для опознания которого не была вызвана Джулия Лайонс, якобы сшившая его, а также из-за каких-то пересудов на