– …четыре тру-у-па возле та-а-нка!

– …врешь, п…, не возьмешь!

– Прощай, собака.

   Оглушенная стояла Ника посреди площади. Автомат в руках дрожал. Вокруг орали, хрипели, выли, ругались матом разные голоса. Звенели, кружились, затягивали. Последний возглас, в котором Ника узнала свой голос, окончательно лишил ее мужества.

– Ну! – всхлипнула она. – Чего ты ждешь, падаль?

   Она озиралась по сторонам, не зная, чего ей ждать от этой аномалии. Может, следовало бежать без оглядки, может наоборот, затаиться. Внутри все сжалось от страха. Сердце так сильно билось в груди, что болела грудная клетка.

– Забавно, – заговорила вдруг темнота, запрятанная в погребенном под крышей углу. – Последним, кого я увижу, будет контролер.

– Ну, – тихо сказала она в темноту. – Выходи, контролер. Поговорим как мужик с мужиком.

– Еще пара минут и разговаривать мы не сможем, – голосом Грека пообещало треснувшее наполовину окно. – Это конец, Очкарик.

– Хрен тебе, конец, – Ника повернулась на голос. – Выходи, сука.

– Бесполезно. Это конец, Очкарик, – скрипнула сорванная с петель дверь.

– Я знаю… я знаю – тебя можно убить, тварь.

– Подойти сзади… и к настоящему, не миражу и выстрелить в затылок, – посоветовало обгоревшее бревно, торчавшее из окна.

– Найдем мы твой затылок, не переживай. – Страх, долгое время сжимавший внутренности в тугой узел, вдруг кончился. За гранью немыслимого ужаса вдруг обнаружилась пустота.

– Ты видишь не своими глазами, короче…

– Да знаю я, чем вижу! Катись сюда, тварь. Тащи свою уродливую башку.

– Не трать патроны, Очкарик. Нам его не убить.

– Еще посмотрим… сука.

– Прощай, собака.

   Неизвестно, кому предназначалось последнее обращение, но именно слепую собаку Ника и увидела. Прямо на нее, оскалив клыки, то и дело припадая к земле, крадучись, шла собака. Ее собака. Из пасти капала слюна. Пленки, закрывавшие глаза, побелели, и Нике вдруг показалось, что за ними угадываются черные зрачки. Собака шла на нее. И сомнений не осталось – она шла нападать, рвать зубами, вгрызаться в горло.

– Гад ты, контролер, – голос Ники дрогнул. – Каков гад. Это моя собака.

– Прощай, собака.

– Это моя собака, – сквозь зубы повторила она. Внутри закипала ярость. – Это моя собака и я ее тебе не отдам.

   Она шагнула навстречу собаке, отодвинув автомат в сторону.

– Единственное доброе существо на всю вашу чертову Зону, и во что ты ее превратил. Это моя собака, – прошипела она. – Иди к своей падали. С ними у тебя лучше получается.

   Она опять сделала шаг. Все вокруг перестало существовать, кроме оскаленной пасти, приближающейся к ней. Ника смотрела в закрытые пленкой глаза. Пусть вся деревня несется в тартарары – ей не было до этого никакого дела. Весь мир сузился до собачьей морды. Закусив губы, белая от бешенства, она шла к собаке, бесстрашно выставив перед собой руку.

– Моя собака, моя, все, что есть у меня, – хрипела она, даваясь словами, выскакивающими из сдавленного горла. – Моя. Собака.

   Непонятно, какая сила удерживала собаку от броска. Припавшая к земле, с узлами мышц, вздувшимися под кожей, с пеной, срывавшейся с клыков, собака держалась.

   Девушка осторожно – боясь не нападения, наоборот – вспугнуть собаку неосторожным движением – положила руку на лысую голову.

   Собака содрогнулась всем телом. Длинной нитью растянулась из пасти слюна. Выгнулась дугой спина. И вдруг тело обмякло, словно из него выдернули штырь. Собака попятилась, лапы у нее заплетались, и она боком завалилась на землю.

   Деревня, лежащая в руинах, внезапно стала менять очертания. Стремительно достраивались стены. Влетали в окна стекла. Девятым валом вставали на дыбы крыши и накрывали стены домов. Мгновенно очистилась от мусора улица.

   Вдруг облака разошлись, и засияло солнце. Ника ослепла от блеска.

   Возвращенные двери распахнулись, выпуская на улицы толпы празднично одетых людей. Засуетились вокруг дети, держа за нитки разноцветные шарики. Смеялись женщины, широко распахивая рты.

   Иллюзия была бы полной, добавь контролер к происходящему звук.

   Но звука не было. Беззвучно шагал народ. Бесшумно лопались шарики. В полной тишине рядом проехал старый Запорожец, обдав грязью.

   Под ногами толпы лежала слепая собака, уставив морду вглубь площади, в ту сторону, где застыл одинокий, обгоревший столб.

   Голова у девушки пошла кругом. Ее толкнул какой-то усатый мужчина, сбив автомат с плеча. Пока она потирала ушибленное плечо, на нее налетел велосипедист. Она упала, ударившись спиной о забор. Сбитая с ног, с разодранными в кровь ладонями, девушка тщетно пыталась подняться. Ее пинали, толкали, на нее наступали радостные, улыбчивые люди. Она поднималась на ноги, когда мальчишка выстрелил из рогатки и попал ей в щеку. Острый камешек вспорол кожу, кровь потекла за воротник.

   Собака лежала в пыли. Скулила, когда черный бок со всего маху поддел тяжелый ботинок. И по-прежнему не отрывала морды от одинокого столба – всего, что осталось от доски почета.

   Зажимая рану рукой, чувствуя как кровь сочится между пальцами, Ника пошла к этому проклятому столбу, бельмом на глазах торчавшим посреди площади, просто потому, что не знала, что делать, и собачья морда, повернутая в ту сторону давала ей подсказку, не воспользоваться которой она не могла.

   Девушку ударили в лицо, наотмашь. Она ответила тем же, с размаху двинув кулаком в чье-то лицо, стараясь попасть точно в глаз. Светловолосый парень покачнулся, закрывшись руками. Какая-то женщина повисла сзади, ногтями вцепившись в шею. Ника локтем заехала в полный живот, заставив ту разжать руки.

   С собакой не церемонились. Ее ударили чем-то тяжелым. Она и не пыталась защититься, только часто дышала, вывалив из страшной пасти длинный язык. Размахивающий палкой мальчишка попал по слепой морде, задев острым концом пленку, закрывающую глаз. Там не прятались глаза, как казалось Нике – сморщилась тонкой бумагой пленка, обнажив открытую рану. Набухла кровь в глазной впадине и слезой покатилась вниз, ослепительно красная при свете солнца.

   Исступленные мертвые лица надвигались, щерили в радостных ухмылках рты. Пустые взгляды прожигали насквозь. Хуже взглядов были руки – они впивались в спину, в шею, цеплялись ногтями за швы куртки, пытались добраться до горла.

   Подул ветер, как единый выдох вырвавшийся из десятков глоток. Холодный, принизывающий. Он трепал ворот расстегнутой, порванной в нескольких местах куртки. Выдувал ледяным воздухом с души все, что там еще оставалось.

   В голове, опережая друг друга, вихрем проносились обрывки чужих мыслей.

   Не обращая внимания на боль, отбиваясь от людей, девушка шла вперед, целиком занятая тем, чтобы не упасть, не быть затоптанной, погребенной под грудой немой, безжалостной толпы.

   Осознание