себя как целостной личности разбилось на тысячи осколков, в каждом из которых пряталось свое "я".

   Осталось движение вперед, в ту сторону, куда указывала собачья морда, не потерявшаяся в круговороте теней. Пропал смысл, не существовало в природе никакого "зачем". Ей не нужно было туда идти – это было ясно, как дважды два, но она шла, упрямо переставляя непослушные ноги.

   Ника видела себя со стороны: дрожащее существо – то ли женщина, то ли мужчина – бредущее через заваленную мусором площадь, нелепо размахивающее руками, пытаясь из последних сил отбиться от пустоты, в запале калечащее само себя.

   В стороне, где-то слева, обозначилось то самое мокрое шоссе, по которому так и не дали ей уйти год назад. Полное неоправданных надежд, расцвеченное фонарями, оно замерло в ожидании, внимая звуку ее шагов. И пусть в конце, в непроглядной дали, разделительная полоса терялась в темноте, там было уютно. Там было знакомо и тепло, там ее ждали.

   Завыла собака. Долгий и мучительный вой, вспоровший тишину, звал назад.

   Ника видела перед собой мать, радостную и улыбающуюся. Только улыбка ей не шла. Ее нарисовала на материнском лице смерть – широко и размашисто, от уха до уха. Лицо пугало. Оно разрасталось, растекалось в разные стороны, как щупальца у кровососа. На свободном месте возникло потное красное лицо Горыныча. Оно нависло сверху, мокрый рот брызгал слюной, заставляя Нику давиться от отвращения. Она чувствовала тяжесть его тела. Снова непереносимая боль вбивалась в нее холодным стеклом, кромсала, разрывала внутренности, горячей кровью обжигала сведенные в судороге ноги.

   И тогда Ника пошла к столбу так, как шла бы к своим обидчикам. К тем самым, что изнасиловали ее и выбросили в лесу. Вместо столба посреди площади застыли они – их грязные руки, слюнявые рты, скользкие от пота тела. Все сосредоточилось в одной точке.

   И если не может она пока добраться до тех, других, ей ответит контролер – один за всех.

   Влажные от крови пальцы скользили. Не дожидаясь, пока столб окажется в непосредственной близости, Ника нажала на спусковой крючок, выпуская всю оставшуюся обойму, все одиннадцать патронов.

   Пули пробивали осязаемую пустоту насквозь, летели дальше, впивались в дерево. Вместо щепок из почерневшего столба в разные стороны полетели брызги. Черные сгустки падали на землю, оставляя в выжженной траве дымящиеся следы.

   Ника видела, как постепенно проявляется темная хламида. Как порыв ветра срывает с головы капюшон. Как возникает из пустоты лицо, с огромными надбровными дугами на лысой голове, зависшей в воздухе.

   Последние пули намертво вбили глаза внутрь черепа.

КРАСАВЧИК

Автоматная очередь потревожила тишину.

   Глухарь поднял голову и прислушался.

– Вот, – сказал он, продолжая нескончаемый монолог, – кто-то на контролера налетел. И прут в Зону, и прут. Словно она резиновая. Нет, я понимаю идейных. Например, Параноика, которых убогих выводит. Я не понимают тех, кто идет сюда за драйвом, как будто его в обычной жизни недостаточно. Не поверишь, я где-то понимаю патриотовцев. Вся их агрессия от страха. Оно и понятно. Хочется и на елочку влезть, и жопу не ободрать. Иными словами и Зоне хозяевами быть, и под выброс не попасть. От страха и бесятся. Чем больше страх, тем больше и жестокость. Понимают, случись что, никто их не пожалеет. Хоть патриотовец ты, хоть кто. Слыхал? Сэмэн голову Зайца на полку поставил и предсказания слушает. Правда, мне говорили, Заяц ошибаться стал – то ли способности растерял, то ли из вредности – жить надоело.

   Он снова прислушался, отвлеченный шумом.

   Выла собака.

   Красавчик открыл усталые глаза и проводил луч света, скользнувший вдоль порога. Будь его воля, он скорее согласился бы слушать собачий вой, чем бесконечный треп мучителя. Ему не предоставили возможности выбирать. Глухарь прав – последней мыслью, которую Красавчик унесет с собой в могилу, будет: чтоб ты сдох, мутант говённый.

   Сейчас, стоя одной ногой в могиле, когда последняя надежда растаяла как прошлогодний снег, Красавчик ни о чем не жалел. Рулетка крутанулась, и выпало черное тринадцать, в то время как он все поставил на зеро. Все эти годы он не подпускал никого близко к себе, и мышеловка не заставила его пересмотреть свои принципы. Когда имеешь дело с Зоной, любой – друг, подруга – оказывается третьим лишним. Одиночкам везет. И все эти долгие шесть лет каждая ходка только подтверждала простую мысль. Не Зона решила от него избавиться – он сам ошибся, поставив не на то. С самого начала он сделал ставку на шантаж, исключая другие понятия, на которых зиждется мир. Надо было поставить на деньги – Литовец, например, ради денег способен на многое. Однако когда выбор надлежит сделать в одну секунду – это не всегда правильный выбор.

   Вот в чем его ошибка, а не в том, что с десяток закадычных друзей не рвут на себе рубашки, с намереньем пойти за ним в огонь и в воду. Хрен с ними, с друзьями. Теплые дружеские отношения обременительны. Это приятелю можно отказать, разведя руки в стороны. Отказать в помощи другу – как минимум его потерять, как максимум – нажить смертельного врага. Так чем одна удавка отличается от другой? Той, что накинула на шею Зона.

   Лишь одна мысль вызывала досаду: пристрели Красавчик тогда Глухаря у кладбища – выбор был бы исключен.

   В тот раз ходка далась ему потом и кровью – не бывает их, легких ходок. Красавчик пережидал выброс в НИИ "Агропром". Когда утром выбрался на поверхность, Зоны не узнал. Все вокруг кишмя кишело от слепых тварей. Приходилось выбираться, полагаясь на удачу. Он пошел через болото, надеясь, что время все расставит по местам, и стаи слепых собак расползутся по Зоне.

   Стоило ему ступить на твердую землю, как он убедился в обратном.

   Свора из пятнадцати особей, а то и больше, поджидала его у края леса. Туда он и решил прорываться, рассчитывая укрыться среди деревьев и густого подлеска. Он убил и ранил пятерых тварей, но потратил больше патронов, чем хотелось. Снять верткую собаку одиночным выстрелом с расстояния – задача практически невыполнимая. А дожидаться пока они подойдут ближе, чревато опасностью оказаться в кольце разъяренных собак. Приходилось лупить очередями.

   Не жалея патронов, Красавчик с трудом добрался до леса. Там он вздохнул с облегчением – собаки отстали. Однако то была лишь передышка. Лесные заросли не вели к