Девятым валом надвигалась Красная Армия, сметая на пути все, что могла выставить против Германия. Становилось ясным — русские не остановятся. Не первый раз им брать с бою Берлин.

А пока… Гитлеровцы принялись истреблять животину. Даже те гурты, что успела переправить за Одер. И в этой пойме затопили они не одну тысячу голов.

Гвардейцы, развернувшись цепью, перебегали, в темноте думалось, по кочкам, а оказалось, по головам и хребтам утопшей скотины. Ревущих, жалеючи, пристреливали. И от этого, не свойственного солдату дела, матерились в гневе.

Одолев болото, пехотинцы залегли, готовясь для очередного броска. «Петляковы» ринулись на немецкие батареи. Не успел развеяться дым от разрывов бомб, пехота уже была на вражеских позициях. Артиллерия замолчала, и наши танки ринулись через пойму по дамбе.

С неба на пехоту посыпались бомбы, на горизонте появились танки. У наших стрелков даже орудий нет, благо, что траншеи немецкие в рост. Там, где пообвалились, мелькают малые саперные лопаты, подправить надо. А танки — вот они, уже слышен утробный гул моторов. Не жалеют снарядов, бьют с дальних дистанций, забыли о своей особенности — экономии. Бьют и упорно надвигаются.

Жестко хлопают выстрелы противотанковых ружей — пристреливаются к ориентирам, что неподалеку от траншей, подойдет «пантера» к такому ориентирчику, кочке малой, здесь и встретится с бронебойкой.

Выползают со связками гранат смельчаки, спешно окапываются для маскировки.

Не менее полка гитлеровцев прямо с грузовиков бросилось в бешеную безрассудную атаку.

— Фрицы дошли до ручки! — говорит Виктор. Мы наблюдаем за боем с дамбы. Я понимаю и другое — наших сейчас сомнут или отбросят.

— В бригаду, гвардии ефрейтор. Аллюр три креста! — приказываю я Скворцову.

— Есть, аллюр три креста!

«Харлей давидсон» «мессершмиттом» летит обратно к Одеру, к танкам, что, переправившись, накапливаются на опушке леса. Болото у них уже за кормой.

— Товарищ гвардии подполковник, — кинулся я к вездеходу комбрига и, сдерживая дыхание, выпалил: — Наших атакуют танки и автоматчики. У наших только ПТР и гранаты. Не устоять. Я только что с передка.

Бронетранспортеры с противотанковыми пушками на прицепе, выжимая все из американских девяностосильных «геркулесов», пошли на подмогу пехоте. За ними вытягивались в колонну «тридцатьчетверки». Дорога не позволяла развернуться фронтом, к обочинам ее плотной стеной подступал густой сосновый бор.

— Я, Витяня, в атаку! — крикнул я Скворцову и вскочил на броню головной машины, на ней должны быть Иван и Сергей. Вцепившись в скобы на броне, «тридцатьчетверку» облепили автоматчики. Все рвались в бой, никого не удержишь, ведь идут последние дни войны.

Не успели мы выехать из леса, в воздухе появились «мессеры». И пошли, снижаясь до бреющего полета, в атаку на «тридцатьчетверки». Зенитных пулеметов на средних танках нет, отбиваться или хотя бы попугать летчиков нечем. Они знали нашу беду, потому и обнаглели.

Я видел, как пилот в кожаном шлеме и черных очках, склонив голову на плечо, глядел на нас и резал из пушки и пулеметов. Люки захлопнулись перед моим носом. Десантников с брони словно смыло, на полном ходу пососкакивали они на землю, залегли в кюветах и за стволами сосен.

Танк задрожал всем корпусом. Очередь бронебойных перепоясала его. Мне обожгло лоб, я схватился рукой за голову, а другой еле удержался за скобу, ветром от самолета меня чуть не сорвало с танка.

Я вытер кровь, боли не чувствовалось. Так, царапина осколком брони, выщербленным пулей. С неба нарастающий гул. Заходит второй «мессер». Он повторяет маневр первого — на бреющем по колонне поочередно, от замыкающей машины до головной, а потом взмывает в небо — вывернуться на новый заход, И так, пока боезапаса хватит.

Ни одна из бомб и снарядов первого «мессершмитта» в танк не попала, а те, что взорвались на дороге, вреда не причинили. Вот если бы прямое попадание…

Второй самолет, почти касаясь брюхом верхушек деревьев, шел на наш танк. Я опять видел летчика за стеклом кабины. Этот не промажет. Я заметался по танку, кинулся вперед за башню и спрятал голову под ствол орудия. Да разве он может меня защитить, весь я, кроме головы, снаружи.

Опять задрожал танк, очередь молнией наискосок полоснула по броне, грохнула бомба и, не разорвавшись, скатилась с жалюзи. Самолет круто взмыл. За ним, снижаясь, заходил на цель третий. А всего их девять, да каждый сделает не один залет. Какой-нибудь угодит туда, куда надо.

«Мессершмитт», поливая огнем колонну, приближался. Я не выдержал и кинулся к командирскому люку, застучал рукояткой парабеллума. Люк приоткрылся, но в башню не втиснуться, танк битком набит десантниками. Они влезли туда при атаке первого «мессера», когда люки были открыты.

Скалов увидел мои глаза, нависающие зловещие крылья с крестами и толкнул Ивана в плечо, подал команду.

В тот момент, когда немецкий ас нажимал на гашетку, в третий раз испытывая мою планиду, «тридцатьчетверка», сделав короткую остановку, как для выстрела, круто развернулась и сошла с дороги. Высокая сосна нырнула под днище, медленно повалилась на сторону вторая. Третья, стоявшая на пути, дрогнула от комля до вершины, хвоя осыпала танк, но сосна устояла. Мотор заглох.

Семь «мессершмиттов» из девяти прошли мимо. Это, наверное, и спасло нас, по крайней мере, меня.

— И зачем, командир, на рога прешь? Ездил бы на своем «харлее», — ворчал старшина Иван Подниминоги, пытаясь завести дизель. Я, чувствуя себя виноватым, молчал. Меня никто не посылал в атаку, но я все еще считал себя командиром головной, а обязанности офицера связи исполнял вроде бы во внебоевое время.

Бронетранспортеры с противотанкистами подоспели вовремя и развернулись. Огнем прямой наводки почти в упор встретили артиллеристы немецкие танки, которые не отворачивали, горели, но шли, сердито урча моторами. Как стадо кабанов за пораненным вожаком, не разбирая пути, мчится по кустам и камышу, так на этот раз шли и гитлеровские танки.

«Пантеры» и «тигры», сминая пушки, обходя их, ворвались на позиции пехоты, но утюжить здесь было нечего. Бывалые гвардейцы не страдали «танкобоязнью», спокойно пропускали над собой танки и били гранатами по бакам с горючим