Однажды, наслушавшись этих песен, я даже увидел военный сон: поле боя, две армии, а между ними ходят зунгейры, предлагая бойцам холодную воду, закуски, сигареты AC, SL и YES. Какой-то сомнительный тип в темных очках предлагает передать письма родным. Есть тут и попрошайки, и полиция, вымогающая взятки. Все они мешают ходу сражения. Мой начальник Синди, фигурирующий в этом сне в роли офицера МПЛА, возмущается: «Не война, а балаган какой-то». Я сокрушенно качаю головой, соглашаясь с начальством.

Мне нечего сказать про войну; мое наболевшее – это проблемы первого мира, жалобы сытого человека. Внеположенность белого иностранца ставит меня в позицию преувеличенной силы и крайней уязвимости. Я, пришелец на привилегированном положении, составитель контрактов для компании Heineken, не должен иметь права голоса за этим столом. Я отдаю себе в этом отчет. Но там, где речь не идет непосредственно о войне, детские воспоминания моих ровесников из Луанды оказываются до странного знакомыми. Прием в пионеры, пионерские галстуки, школьные формы. Маевка, транспаранты, лозунги «Вся власть трудящимся» и «Рейган, руки прочь от Анголы!». Заповеди Нето, постановления съезда МПЛА. «Революция подобна велосипеду: если остановится – упадет». «Долой иностранных эксплуататоров!» Газетные передовицы с заголовками в духе «Правды» и «Известий», с фразами вроде «акулы капитализма», «лакеи неоколониализма», «марионеточное правительство», «мелкобуржуазная отрыжка». Политбюро, ЦК, Президиум Верховного Совета (вся эта арматура ленинизма сохранилась в Анголе и в постсоветское время). И политические анекдоты, которые взрослые рассказывали шепотом после того, как детей укладывали спать, но дети все равно ухватывали обрывки и на следующий день цитировали товарищам в классе. Левые и правые уклонисты, фенелишты и фаплишты (те же меньшевики и большевики). И школьные хрестоматии, где все – про рабочих и крестьян, строителей светлого будущего. И сочинения на тему «кем я буду в светлом коммунистическом будущем». На уроках истории – рабовладельческие войны, Муту-я-Кевела, ангольский Стенька Разин, предводитель первого крупного восстания овимбунду против белых колонистов. Благородные примеры пионеров-героев. У нас в детстве были Павлик Морозов и Гриша Акопян; у Жузе – юный Аугушту Нгангула, один из первых членов пионерской организации МПЛА, убитый португальцами за то, что отказался предать идеалы революции. Герои-мученики коммунизма: команданте Квенья, команданте Жика, команданте Володя («Valodia»). Дневники бесстрашной партизанки Деолинды Родригеш, замученной до смерти в португальской тюрьме. И Хожи-я-Хенда, в честь которого даже учредили праздник – 14 апреля, День ангольской молодежи. И обещанные, но так и не состоявшиеся экскурсии в мавзолей. Маргарита Алексеевна, наша классная руководительница, все грозилась свозить нас в Москву, но повезла уже после того, как я уехал в Америку. Классный руководитель Жузе тоже из года в год обещал детям поход в мавзолей, но строительство ракетоподобного мавзолея Агостиньо Нето все затягивалось и закончилось лишь в 2012 году – через двенадцать лет после того, как Жузе окончил школу.

И – Вечный огонь на Могиле Неизвестного Солдата, и помпезная мозаика в духе соцреализма, во славу operários e companeses[206]. «Шестерня, мачете и звезда», ангольский эквивалент серпа и молота. И революционный символ «V/M»: Vitória ou Morte[207]. И пионерская клятва: «Я, Вадим Гольднер (Жузе Ндалу де Фонтеш Перейра), вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина (Агостиньо Нето), перед лицом своих товарищей торжественно обещаю…» И красные дни календаря: День начала борьбы (4 февраля), День южноафриканского освобождения (23 марта), День рождения Нето (17 сентября), потом – «ноябрьские» – День всех усопших верных (2 ноября) и День независимости (11 ноября), dia de Independência, на местном просторечии – Дипанда. По радио передают запись обращения Нето и песню «Монангамбе». «Naquela roca grande não tem chuva, tem café maduro…»[208]

И школьные линейки, и линейки, которыми учитель бил по рукам непослушных учеников, и стояние в углу, двоечники, которых в школе у Жузе называли репками (набуш), и шпаргалки на ластиках, и драки на переменах, и игры вроде тех, что были у нас в детстве, – фантики-вкладыши, ножички, пробки… не совсем такие же, но похожие. На пустыре, в красноватом песке рисовали доску, крышки от «Куки» и Кока-колы использовали в качестве шашек. Гоняли тряпичный мяч, Жузе стоял на воротах, а когда надоедало стоять, объявлял себя вратарем-гонялой. Старшие мальчишки кидали рапа – игральные кости. Устраивали бои насекомых: у одного в спичечном коробке – скорпион, у другого – большой красный муравей. Кто кого? Во дворе разводили костер, пекли кукурузу (в Ленинграде – картошку). Даже дворовый сленг и тот похож. Например, в моем детстве езда на заднем колесе велосипеда называлась «козлить», а в детстве Жузе было выражение «дать козла» («dar um cabrito»), что означало отдать пас, ударив по футбольному мячу так, чтобы он прошел над головой противника.

По вечерам во дворе дядьки, сгрудившиеся перед крохотным черно-белым теликом, горланили хором «Го-о-о-ол!». А по утрам репродуктор талдычил про власть народа и научный социализм, порицая реакционеров и мелкую буржуазию. Товарищеские суды, самокритика, разоблачение перед партией. И прогремевший на всю страну «Процесс 105», он же «Процесс Каманга»: судили шайку камангишташ, якобы занимавшуюся контрабандой бриллиантов, каждый день находили новых пособников. Впоследствии оказалось, что этот показательный процесс был на самом деле завуалированным преследованием нацменьшинства лунда.

Собирали материал для стенгазеты. Собирали макулатуру и металлолом, устраивали соревнования: какой отряд сдаст больше. Участвовали в субботниках имени Агостиньо Нето. Играли в войнушку, в МПЛА и УНИТА, гоняли американских наймитов. Наймитом всегда оказывался городской сумасшедший по кличке Сонангол (в честь нефтяной компании). Сонанголом его звали, потому что он любил весь с головы до ног вымазаться машинным маслом. «Эй, глядите, вон он, Сонангол, пособник буржуинов! Лови его!» Реконструкция битв при Кифангондо, при Куито-Куанавале[209]. Ветераны в потертых пиджаках и рубашках в клетку приходили в школу рассказать о доблестных подвигах революционной борьбы. Пели военные песни и даже разыгрывали сценки – реконструкции эпических баталий. Иногда вместо ветеранов приходили их вдовы, приносили угощение. Этим «вдовам государственного значения» причитался особый паек (вроде тех ветеранских заказов, которые получали когда-то мои дедушка с бабушкой). По телевизору в ежевечерней новостной передаче (местный аналог программы «Время») показывали боевую технику, ракетницы «Катюша», которые в Луанде называли «мона-кашиту» – «сын зверя». На занятиях по гражданской обороне всех учили надевать противогаз. Вечно к чему-то готовились, ждали какую-то комиссию из районо или гороно; ждали советскую делегацию, говорили, что их маевку запишут на кинокамеры и будут показывать в Советском Союзе. Все должны быть в парадных формах, в идеально выглаженных галстуках. Тех, кто будет хорошо учиться, возьмут на Кубу или в пионерлагерь «Артек», а те, кто совсем хорошо, поступят в Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы. Те, кто хочет учиться и учиться, еще не знают: пока они штудируют диамат по учебникам, напечатанным в Гаване, а их старшие братья бьются до последнего с наймитами американского империализма, руководители компании «Сонангол» уже торгуют акциями на европейских биржах, открывают офис в Лондоне и нанимают консультантов из массачусетской фирмы «Артур Д. Литтл». Это знает умудренный опытом Дэмиен Голднер, но, слушая детские воспоминания своего друга Жузе, изо всех сил отгоняет от себя неутешительные взрослые мысли.