– Просто большинство из них не могут себе всего этого позволить.

– Да не в этом дело, камба. Это само собой. Но я хочу сказать, что все это вообще не вяжется с африканским укладом жизни.

– Ну, это пустой разговор, по-моему. Жизнь ведь нигде не стоит на месте. Нет смысла задаваться вопросом, полезны изменения или вредны. С ними надо считаться.

– Браво, ты рассуждаешь как истинный американец.

– А я и есть. Кто же я, по-твоему, если не американец?

– Это тебя надо спросить. Кем ты себя ощущаешь?

– Кем я себя ощущаю? – От травы меня приятно развезло, и я готов пофилософствовать. – Я ощущаю себя продуктом того, что по-английски называется «cultural displacement». Не только я, кстати. Моя подруга Вероника…

– Любовь по скайпу?

– Она самая. И все наше окружение. Целое поколение людей, которых откуда-то вывезли в раннем возрасте. Из России, из Китая, из Нигерии, да откуда угодно. У них не было возможности ни как следует запомнить, ни как следует забыть то место, откуда они приехали. Зато казалось, что есть возможность вернуться. Потому что в наше время все легко: сел в самолет и полетел куда хочешь. Или подключился к интернету и общаешься в чате с человеком на другом конце света. Продолжаешь существовать в том мире, где тебя давно уже нет. Это иллюзия, конечно. Но иллюзия настолько мощная, что человеку сносит крышу. Ничего не вычеркнуть, нет больше никакого прошлого. Понимаешь, о чем я? Любое прошлое продолжается, никогда не заканчивается. И всегда есть возможность вернуться. Вот что хуже всего. Потому что эта возможность очень развращает. У человека не должно быть такой возможности. Но поскольку кажется, что она есть, мы одержимы идеей свободного передвижения.

– То есть ты хочешь сказать, что ты против передвижения?

– Я – против иллюзии передвижения, не предполагающего никаких усилий. Знаешь, зачем я сюда приехал?

– Ты мне уже говорил: несчастная любовь, тяжелая работа, развалившаяся семья. Ты сбежал. Кажется, в Америке это называют deadbeat?

– Сам ты deadbeat. Я все признаю. Я оказался плохим сыном, паршивым мужем и никаким отцом. Но я ни от кого не убегал. Мне просто хотелось заново пройти опыт эмиграции. Не знаю, насколько понятно, что я имею в виду. Я думаю, что повторная эмиграция – тайная мечта всякого иммигранта. И чем болезненней был первый опыт, тем больше человека тянет этот опыт повторить. Странная штука. Наверняка у этого есть название. Какой-нибудь там синдром. В четырнадцать лет это было сущим адом. А сейчас это способ вытеснить страх смерти, который у нас принято называть кризисом среднего возраста.

– И как, работает?

– Что?

– Способ.

– Не очень. Из-за этой самой возможности вернуться. Я никак не могу избавиться от этой иллюзии. А надо бы. Со мной на юрфаке учился один поляк, он приехал в Америку уже взрослым. И никогда не возвращался. Он мне как-то сказал: «Мой билет был в одну сторону».

– Тогда тебе надо для начала развязаться со своим романом по скайпу. От него ведь никому не хорошо, ни тебе, ни ей.

– Это правда. Но там уже в любом случае развязка не за горами. Общаемся по инерции.

– А как еще? Она же не переедет к тебе в Луанду. Не бросит детей и сюда их не перевезет. Да и тебе этого не нужно.

– Ну, я не против детей. Конечно, по моим отношениям с сыном этого не скажешь. Но это так вышло, в этом не только моя вина. Я бы хотел иначе…

– Да ты бы взвыл, если бы твоя наморада приехала к тебе сюда со своим выводком!

– Может, взвыл бы, а может, и нет. Во всяком случае, это было бы что-то настоящее. А так – виртуальная любовь.

– Ну да, я и говорю, пора завязывать. Найдем тебе ангольскую красавицу. Ты знаешь, что ангольцы считаются самыми красивыми из всех африканцев?

– Слышал такое, да. Правда, от самих ангольцев. Не уверен, что другие африканцы с этим согласятся.

– Короче, найдем тебе жену, обзаведешься семьей, пустишь корни.

– Что же ты сам-то до сих пор не обзавелся?

– У меня все по-другому. Я анголец, хоть и русский наполовину. Я – анголец, которому повезло. Я много ездил… Вообще, я думаю, все не так, как ты говоришь. Про передвижение. Вот смотри, у нас тут как все устроено? В Луанде. И не только в Луанде. Есть эти самые «народные массы», как сказал бы мой папа. Они сидят на месте, и они не творцы истории, а ее реквизит. А те, для кого придумали «Алло-такси» и «Эйрбиэнби», они легки на подъем. Всегда в движении, циркулируют между Луандой, Лиссабоном и Рио. Или вот, как я, между Луандой, Москвой, Парижем и Нью-Йорком. Во всех этих городах мне хорошо. Но я всегда могу вернуться домой. И возвращаюсь. Чувствую, что мои корни здесь. Я на своем месте. У нас говорят: крокодил может полжизни проплавать в реке, а яйца класть все равно вылезет на берег.

– Поздравляю. – Я начинаю не на шутку раздражаться самодовольной назидательностью Жузе.

– Знаешь, – продолжает Жузе, не замечая моего раздражения, – возможно, то, что я сейчас скажу, прозвучит наивно, но я действительно так думаю: у каждого человека должно быть место, за которое он готов бороться.

– В каком смысле?

– Бороться за то, чтобы оно стало лучше. Приехать в Африку и выдумать себе сказку про нее – это каждый может. А вот продолжать верить в свою сказку, несмотря на все очевидности…

– Ну и в чем же заключается твоя борьба? Что-то я не вижу тебя в роли социального реформатора.

– Каждый делает то, что может. Я – артист. Хочется верить, что своим творчеством я тоже смогу внести посильную лепту.

– Ну-ну.

– Знаешь, в чем твоя проблема? Ты сам себя убедил, что никак не можешь найти себе места. А на самом деле ты даже не знаешь, что это такое – любить место, считать его своим. Где твои корни?

– Корни бывают у деревьев. Поэтому дерево не может никуда сдвинуться. А ты мне сам только что сказал, что человеку нужно движение.

– То, что ты, как африканец, заговорил языком метафор и пословиц, тебя не спасет. Корни бывают у дерева, это правда. Зато у бревна их нет. Но от этого бревно не становится подвижнее, правда? Вот что я тебе скажу, камба, постарайся не превратиться в бревно.

Мне хочется сказать в ответ что-нибудь обидное. Но я недостаточно остер на язык, даром что адвокат и школьником завоевывал какие-то там призы на дебатных турнирах. Растекаться умными речами, пускать пыль в глаза – это пожалуйста, а вот пикироваться, поддевать или бить словом наотмашь, sem papas na lingua[212], я не умел никогда. В рэп-баттлах кудуру я бы занял последнее место. Зато всегда умел сдерживаться, огибать острые углы. Вот и сейчас, сглотнув обиду, свожу к шутке:

– Помнишь Николая Фоменко? «Водка „Буратино“ – почувствуй себя дровами!»