в выборах — связано с ней лично. И пусть не мечтает, что ей позволят превратиться в одну из тех женщин, что выступают в газетах, встречаются с политиками и вообще слишком много треплют языком. Думаю, ему стало известно о наших разговорах и как она хвастается своей новой ролью. Не знаю уж, что конкретно вывело его из себя, но вчера он был просто в ярости.

Насколько самодовольство и заносчивость Бадрии раздражали меня, настолько же сейчас я сочувствовала ей. Мы все знали, какая тяжелая рука у Абдула Халика. Я подумала, не пожалела ли Бадрия, что именно ее решили отправить в джиргу.

— Он не передумал? Я имею в виду, сделать из Бадрии депутата парламента?

— Вряд ли он передумает. Ему нужна власть. А имея жену в парламенте, он сможет наложить лапу на многие прибыльные проекты. Как ни претит ему мысль, что придется выпустить Бадрию за порог дома, Абдул Халик не отступит.

Бадрия отлично запомнила преподанный ей урок и больше ни словом не обмолвилась с нами о предстоящих выборах. Тем временем встречи Абдула Халика с советниками продолжались. Из-за закрытых дверей гостиной до меня иногда долетали обрывки разговоров. Ясно было, что дела идут не очень хорошо. Советники сомневались, удастся ли им протолкнуть кандидатуру Бадрии и получить место в парламенте.

Однако мой муж знал, как добиваться своего. И если он хотел, чтобы Бадрия стала депутатом парламента, значит, она им станет.

Глава 35

РАХИМА

Абдул Халик и Бадрия стали регулярно ездить в Кабул. Абдул Халик ненавидел эти поездки. Бадрия уверяла нас, что получает от них огромное удовольствие, но видно было, что это не так.

Бадрия выиграла выборы. Если верить местным газетам — благодаря голосам женщин. Парламент дал право голоса женщинам — не только для Абдула Халика, но и для нас, его жен, это звучало невероятно!

Тетя Шаима, как и прежде, навещала меня. Она продолжала рассказывать историю бабушки Шекибы, я рассказывала ей, как Бадрия и Абдул Халик ведут избирательную кампанию. Теперь от моей прежней наивности не осталось и следа. Я прекрасно знала, что за человек мой муж и какие ужасные вещи он творил. Джахангир, мой сын, рос, становясь все более и более похожим на отца. Это сходство и огорчало, и пугало меня. Порой я даже начинала опасаться, что неприязнь к мужу отразится на моем отношении к сыну. Каждый раз я внутренне съеживалась, когда недовольный или рассерженный мальчик начинал кричать и топать ногами. Но его детские припадки ярости были ничто по сравнению с припадками его отца. К тому же со мной Джахангир всегда оставался ласковым и даже заботливым: он часто обнимал меня, заглядывал в глаза и притягивал мою голову к своей так, словно это он был старшим из нас.

Сидя с тетей Шаимой и слушая ее рассказы, я все чаще стала замечать, как тяжело она дышит и с каким хрипом дыхание вырывается у нее из груди. Возможно, все дело было в пыли, которую она глотала, шагая по дороге. В моем страхе была изрядная доля эгоизма: тетя осталась единственной из моих родственников, с кем я поддерживала отношения, и я даже думать боялась, как стану жить, если ее визиты прекратятся. Я горячо молилась о здоровье тети Шаимы.

— Он говорит ей, как голосовать. «От» и «до», у нее нет выбора — только слушать и исполнять его приказы! — возмущенно прокомментировала тетя.

— Ты бы видела, какой изможденной выгладит Бадрия каждый раз, когда возвращается из Кабула, — добавила я. — Да, но на заседаниях парламента Абдул Халик не присутствует. Когда его нет рядом, почему бы Бадрие не голосовать по своему усмотрению?

— Уверена, у него есть возможность проследить за всем, что происходит внутри. Ни один шаг Бадрии от него не ускользнет, — возразила тетя Шаима.

Я разжала крохотный кулачок Джахангира и вынула из него камушек, который он поднял с земли. Он наблюдал, как его единокровные братья играют во дворе. Ему хотелось бегать, кричать, гонять мяч вместе с ними. Глаза Джахангира загорелись, рот расплылся в улыбке, он ухватил меня ладошками за щеки, пытаясь повернуть мою голову в ту сторону, куда смотрел сам.

— Да-да, бачо,[52] вижу. Ты вырастешь и станешь такой же большой и сильный. Просто подожди немного.

Иногда я пыталась представить, как Джахангир будет выглядеть лет через десять. Тщетно. Иного образа, кроме неловко ковыляющего на нетвердых еще ногах младенца, у меня в голове не возникало. Если же я пыталась представить саму себя лет через десять, мне становилось страшно. Мои руки уже сейчас стали мозолистыми и грубыми. Спина постоянно ныла, иногда так сильно, что я полночи ворочалась, не находя себе места: еще бы, бесконечная стирка и мытье полов, изо дня в день, — этот дом, эта жизнь, они состарили меня прежде времени.

Возможно, именно это видела Парвин — свою жизнь через десять лет. И это видение оказалось ей не по силам.

«Каждый находит свой выход».

— Почему бы тебе не поехать в Кабул вместе с Бадрией? — предложила однажды тетя Шаима.

Она зашлась в тяжелом надсадном кашле, сотрясавшем ее хрупкое тело. Я дала ей стакан воды и обхватила ее руку своими ладонями, чтобы вода не расплескалась.

— Спасибо, — утирая выступившие на глазах слезы, улыбнулась тетя Шаима. — Проклятая пыль добьет меня.

Я всей душой надеялась, что дело всего лишь в пыли.

— Так о чем я? Ах да, почему бы тебе тоже не съездить в Кабул?

— И что я там буду делать, тетя-джан?

— Как знать, чем может обернуться для тебя поездка в столицу, — уклончиво ответила тетя. — В Кабуле ты увидишь другой мир. Это своего рода образование. Ты увидишь высокие дома, множество людей, сможешь своими глазами взглянуть, как живет большой город. Это возможность для тебя вырваться из привычного круга жизни, замкнутой в четырех стенах.

Идея была заманчивой. Я не отказалась бы взглянуть на Кабул, который знала по рассказам тети о бабушке Шекибе. Большой город манил меня, а тетя словно читала мои мысли.

— Ты ведь сама никогда не была в Кабуле? — спросила я тетю.

— Рахима, взгляни на меня. С моим горбом и больными ногами я едва дохожу до соседней деревни. Но знаешь, в юности, — голос тети сделался мечтательным, — в юности я часто представляла, что на дороге меня нагоняет карета, забирает и везет в Кабул. И я вижу улицы, магазины, дворец эмира, аэропорт — все то, о чем столько читала.

«Это был ее