что именно так оно и есть — ты держишь в руках именно кружку. Так и со мной.

— Ты увидела кружку и поняла, что это именно кружка? — хмыкнул Риган.

— Да, примерно так, — мягко улыбнулась я, обошла стол с противоположной стороны и в несколько плавных шагов приблизилась к Ригану, чтобы приподнявшись на цыпочки уткнуться ему носом в ключичную ямку.

— Знаешь, — прикрывая глаза и вдыхая его запах, такой родной, такой знакомый прошептала я. — Когда мы были вместе я иногда просыпалась по ночам, смотрела на тебя спящего и думала, как этот человек оказался в моей жизни, да еще и сумел врасти в неё так крепко, что не выдернуть? Я как будто отвлеклась на мгновение, потеряв нить повествования, а когда вернулась в сюжете уже присутствовал пугающе властный мужчина, почему-то очень важный для рассказа.

— Я не появился, — шепотом ответил Риган, прижимая меня к себе так тесно, что наши сердца вновь ощутили сердцебиение друг друга. — Я никуда и не уходил из твоего рассказа. Ни из этого, ни из всех предыдущих.

— Ты не ответил на вопрос, — напомнила я, едва слышно, наслаждаясь этим мгновением полного единения. Пытаясь запомнить его до малейшей детали, впечатать в память, как выбить в камне.

— Ответил, — пробормотал он мне в макушку, одновременно целуя мои волосы так, как он делал это когда-то. — Ты просто плохо слушала. Во всех мирах и во все времена нам суждено быть вместе.

— Как тебя зовут? — подняла я лицо навстречу его легким, мимолетным, словно порхание бабочки по летнему полю поцелуям.

Он не торопился отвечать, покрывая дорожками прикосновений мои щеки, губы, лоб. И лишь достигнув уха, он прошептал:

— Азраиль.

И все встало на свои места.

— Я хотела быть с тобой в любви, — проговорила я в мягкие полные губы, ищущие мои. — А придется быть против тебя на войне.

А потом я загорелась.

Я горела в надежде спастись.

Означал ли поиск спасения наличие веры? Веры в себя, в жизнь, которая должна была — не имела права! — закончиться именно так, в этот день и в этот миг? Или же это просто резонировал в теле древний инстинкт выживания, старательно взращённый предками, которые, прижимаясь друг к другу в холодных сырых пещерах знали, что тьма опасна и полна чудовищ? Пыталась ли я спастись потому что верила? Или потому что подсознание, стремящееся выжить несмотря ни на что, не позволяло мне сдаться?

Что может рассеять первобытную тьму, в которой прячутся монстры? Только огонь.

Однажды, выводя меня из очередного запоя Сашка спросил — как влюбляются женщины? Влюбляются ли они просто так или за что-то? И можно ли из этого что-то вывести среднее арифметическое? Некое усредненное уравнение, применимое ко всем? Сразу ли она понимает, что влюбилась или ей требуется время, чтобы осознать свои чувства? И что происходит дальше? Начинает ли она видеть объект своей любви как-то по-другому? В ином, более выгодном свете? Или гиперболизации чувств не строго обязательна?

Я тогда очень смутно поняла вопрос. Во-первых, он был задан в тот момент, когда голова моя, по ощущениям больше напоминающая переспевшую грушу, болталась над унитазом, периодически то бледнея, то серея. Во-вторых, о любви я знала крайне мало. Не только о любви между мужчиной и женщиной, но и о любви в принципе, как о чувстве, выражающемся в глубокой привязанности и устремленности к другому человеку.

Я тогда в ответ лишь пожала плечами — разговор был странным, странным был и Сашка, который, недовольно поджав губы подал мне стакан воды.

— А за что влюбилась ты? — спросил он через время.

И тогда, подумав, я ответила:

— За то, что он читал мне сказки на ночь.

Сашка поперхнулся и устремил на меня пристальный взгляд ледяных глаз.

— Что?

— Часто бывало так, что я не могла уснуть. И тогда он придумывал и рассказывал мне сказки, под которые я засыпала. Знаешь, я слышала много начал, но не слышала ни одного конца. Теперь я уже никогда не узнаю, чем заканчивались его сказки, которые он придумывал для меня.

Тогда я еще не знала, что мы влюбляемся не за какие-то отдельные черты. Не потому, что он хорошо готовит. Не потому, что выучил все твои любимые песни, чтобы петь их вместе в караоке. Не потому, что помнит про вашу годовщину. И не потому, что у него ямочки на щеках, когда он улыбается. Мы влюбляемся не тогда, когда нам западает в душу несколько паззлов из картинки. А тогда, когда все паззлы складываются в такую картинку, которая подходит именно тебе.

Многие женщины влюбляясь, начинают наделять свои чувства каким-то особым смыслом, как другие делают это с местами, вещами и предметами. Но смысл в том, что в этом нет никакого смысла. Вот такой вот парадокс. Все эти смыслы лишь в нашей голове, в реальности — ничего этого нет. Как нет и тех чувств, которые на самом деле остались далеко в прошлом. Вместе с теми людьми, которых мы там оставили. И когда прошлое удается отпустить, его призраки уходят вместе с ним.

Вот, что происходило со мной в тот момент, когда я горела, пылая таким ярким огнем, что даже мне было больно на него смотреть — я отпускала его. Я опускала Ригана, сгорая вместе с теми чувствами, которые жили во мне все это время.

И когда рёв огня затих, во мне осталась лишь пустота. Но это была приятная пустота. Иная. Та пустота, которой ты рад. Ты встречаешь её на пороге, приглашаешь к столу, как самого дорого гостя, и вы потом долгое время сидите друг напротив другая, слушая тишину.

— Фима? — это был наполовину вопрос, наполовину изумленный окрик.

Я вышагнула из огня прямо в кабинет Сашки. Его владелец, вцепившись в кофейную кружку, стоял у своего стола с таким уставшим лицом, которое можно увидеть лишь у окончательно отчаявшихся людей.

— Знаешь, это было очень странное путешествие, — улыбнулась я так, как уже давно не улыбалась. А, возможно, вообще никогда. Приветливо.

И я просто стояла и молча улыбалась. А ему и не нужны были слова.

Может быть, это и есть признак истинной близости с человеком?

Когда в чужом молчании ты слышишь то, что невозможно передать словами?

Я приподняла руку и увидела, как под тонкой кожей на запястье начинает проступать рисунок.

Это была Роза ветров.

КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ