«Вопрос о пропаганде более всего занимает противников признания», – писал Раковский в феврале 1924 г. Литвинову, рассказывая затем о цитатах из речи Зиновьева, которые огласил в палате общин консерватор Стенли Болдуин и от которых Макдональду «было, несомненно, не особенно приятно».[546]

Образование 29 января 1924 г. в результате парламентских выборов первого лейбористского правительства Великобритании во главе с Рамзеем Макдональдом, который также занял пост министра иностранных дел, поставило вопрос об официальном признании СССР непосредственно в повестку дня. С точки зрения официальных интересов СССР Раковский был доволен составом правительства, многих членов которого он знал лично и стремился собрать о них максимальные сведения.[547] Особенно он был удовлетворен назначением заместителем министра иностранных дел и фактическим руководителем внешнеполитического ведомства Артура Понсоби, который получил за последнее перед этим время репутацию безоговорочного сторонника признания СССР.[548] Личное знакомство с заместителем министра полностью подтвердило предположение Раковского, что тот будет наилучшим партнером в предстоявших сложных переговорах.

В литературе высказывается мнение, что Макдональд пытался было обусловить признание некими обязательствами СССР по удовлетворению британских интересов.[549] Это не так, и убедительным свидетельством может служить письмо Чичерина Сталину от 7 января 1924 г., написанное на основании шифрованных телеграмм Раковского. Обращаясь с просьбой поставить в ближайшее время вопрос о взаимоотношениях с правительством Макдональда на рассмотрение Политбюро ЦК, Чичерин сообщал, что Макдональд готов дать безоговорочное признание, но ставит ряд вопросов – о кредитах, претензиях частных лиц, английском капитале в советских концессиях. «Все время он прибавляет, что он не ставит признание в зависимость от этих решений. Однако он говорит: “Я не могу забегать дальше, чем длина веревки, которую мне дает общественное мнение”».[550]

Умелое поведение Раковского способствовало тому, что британское общественное мнение постепенно, но значительно увеличивало длину этой веревки. 25 января 1924 г. Раковский писал в Наркоминдел (с копиями членам Политбюро): «Все говорит в пользу того, что мы получим признание без условий. Я считаю, что это будет нашей крупнейшей дипломатической победой». При этом он, однако, не исключал неожиданностей, которые должны были побудить к поиску средств, чтобы обойти «новые трудности и интриги».[551] Ссылаясь на массу газетных сообщений о неминуемом при знании, Раковский полагал, и оказался в этом прав, что оно последует в ближайшие дни. Он выразил серьезную тревогу по поводу характера советско-коминтерновской внешнеполитической и международной пропаганды, которая препятствовала налаживанию нормальных взаимоотношений с Великобританией и другими странами. Тон этого фрагмента горько-саркастический, хотя автор и вынужден сдерживать свои эмоции в критике и рекомендациях, да и внутренне оставался на позициях коммунистической ментальности, прямо противоречившей курсу позитивного сотрудничества с капиталистическими странами. Он писал: «Между прочим, наша печать и в этом вопросе (о признании. – Авт.) продолжает ту аляповатость, которая ей присуща. Конечно, высказывать оптом доверие новому правительству Англии у нас нет никаких мотивов. Мы – коммунисты и должны сохранять полную свободу нашей критики. Но говорить в газетах, размахивая кулаками, что мы принудим Англию дать нам безусловное признание, тогда как об этом безусловном признании в английской печати после выборов уже пишут… это немного комично».[552]

Как раз в эти напряженные дни, когда в Великобритании формировалось первое правительство Лейбористской партии, пришло сообщение о смерти В. И. Ленина. Естественно, Раковского, многие годы знакомого с Лениным и в 1918–1922 гг. тесно с ним сотрудничавшего, это опечалило, хотя, как он сам сообщил Литвинову и другим советским государственным деятелям 25 января 1924 г., как врач он относился скептически к повторявшимся сообщениям об улучшении состояния здоровья главы советского правительства, уже более года находившегося не у дел. Раковский отнесся к смерти Ленина как к политическому событию, связанному с комплексом тех проблем и задач, решением которых он был занят, ибо, как писал в Москву, событие такого рода «может отразиться на вопросе о самом признании» (СССР Великобританией).

Имея в виду, что культ Ленина стал развиваться не «триумвиратом» Сталина, Зиновьева и Каменева после его смерти, как это утверждают некоторые авторы,[553] а по крайней мере с того времени, как Ленин по болезни стал отходить от политической деятельности, Раковский направил свои усилия на то, чтобы «предотвратить панику среди нашей публики», а также на то, чтобы смягчить возможные для СССР неблагоприятные комментарии прессы. В советских учреждениях в Лондоне была проведена соответствующая работа, было созвано общее собрание сотрудников. Между прочим, названная Раковским цифра присутствовавших на нем – 600 человек – позволяет судить о весьма значительных связях с Великобританией еще до установления с ней дипломатических отношений.

Раковский встретился с уже известным нам лейбористским журналистом Брайлсфордом, передал ему для газеты «Нью лидер» статью о Ленине, попросил собеседника сообщить о смерти Макдональду (как будто тот находился на необитаемом острове и для информации нужно было именно это сообщение!) и рекомендовал, чтобы последний дал телеграмму соболезнования Н. К. Крупской. Хотя лидеру лейбористов было не до того (Брайлсфорд встретился с ним как раз между двумя посещениями Букингемского дворца, во время которых Макдональд получил королевское предложение возглавить правительство), он согласился дать телеграмму. Видимо, именно озабоченность предстоявшими государственными делами не позволила Макдональду оценить должным образом все возможные негативные последствия публикации такой телеграммы в СССР. Осознав их, он вскоре передал Брайлсфорду, что желал направить личное соболезнование, но «натолкнулся на непреодолимое сопротивление».

После непродолжительной подготовки правительство Макдональда 1 февраля 1924 г. передало Раковскому ноту о том, что оно признает советское правительство «как правительство де-юре тех территорий Российской империи, которые признают Советскую власть». Отмечалась необходимость для создания нормальных дружеских отношений и широкого коммерческого обмена заключить ряд договоров. Вместе с тем высказывалось мнение, что признание автоматически восстанавливает все договоры, заключенные обеими странами до революции, исключая те, которые были аннулированы или потеряли силу по другим причинам; отмечалась важность урегулирования претензий правительств и частных групп, восстановления кредита для России. Предлагалось прислать в Лондон полномочную делегацию для переговоров по спорным вопросам.[554] При всех оговорках, которые носили обоснованный характер, это был важный документ, как раз тот, которого упорно добивался Раковский, ибо на лучшую формулу признания рассчитывать было невозможно.