духе надо и продолжать. И я благодарю его за нашу дружбу.» Иногда он давал мне дельные советы. Как-то я прочел свои новые стихи, уместившиеся на одной странице… Он послушал, потом закрыл ладонью одну строфу и сказал – «Прочти вот в таком урезанном виде…» И засмеялся… Но ту закрытую строфу я тут же сократил. Без нее стихотворение стало убедительней.

Помню, я приехал в Дубулты, чтобы отдохнуть в нашем писательском Доме творчества. В тот же день мне в номер позвонил Андрей. Я знал, что он обосновался где-то рядом. «Приходи на море… Я тебя жду…» Несмотря на мягкую прибалтийскую зиму море все-таки замерзло. Я издали увидел, как мой друг, словно Христос, шагал по белым волнам застывшего моря и отчаянно махал мне руками. Вечером я написал стихи, которые посвятил Андрею…

Это чудо, что ты приехал.

Выйду к морю – на край Земли,

Чтоб глаза твои синим эхом

По моим голубым прошли.

Мы идем вдоль волны застывшей,

Вдоль замерзших ее обид.

И никто, кроме нас, не слышит,

Как во льдах синева грустит.

Через несколько дней Андрей улетел в Москву, чтобы провести тот самый поэтический вечер в Останкино, о котором он договорился с Лапиным. Концерт прошел блистательно, но я его увидел уже на телеэкране.

Вообще так случалось иногда, что я приезжал именно в те места, где до меня только что побывал Вознесенский. Однажды его и меня пригласил тогдашний директор Беловежской Пущи Бедуля пообщаться с белорусской природой и со знаменитыми зубрами. Но дела с журналом задержали меня в Москве и я прилетел в Беловежскую Пущу через несколько дней после того, как там побывал Андрей. Он был не один. Знаменитая после фильма «Девять дней одного года» актриса Татьяна Лаврова, романтично влюбленная в Андрея, составила ему приятную компанию. Я ходил по тем же тропам, где он гулял с Таней, любовался грациозными фигурами зубров, и писал стихи. Одно из них было посвящено ему – вернее им обоим:

Беловежская Пуща

Изба смотрела на закат,

Дыша озерной сыростью.

Здесь жил великий мой собрат,

Волшебник Божьей милостью.

Он околдовывал зарю,

Купавшуюся в озере.

Он ей шептал – я повторю

Твое виденье в образе

Но чьим-то именем томим,

Не помнил об обещанном.

Заря, обманутая им,

Бледнела словно женщина.

И погружался мир во тьму.

И сквозь его видения

Являлась женщина ему,

А, может, только тень ее.

Не говорила, не звала.

Лишь грустно улыбалась.

Наверно, Музою была.

И потому являлась.

Позднее я снял свое посвящение, потому что было не очень корректно по отношению к Зое – жене Андрея – писать о его увлечениях. Кстати сказать, Андрей был очень влюбчив и ему нравилось нравиться женщинам. Иногда он приезжал ко мне домой со своей очередной поклонницей и я всякий раз удивлялся, как он умел красиво ухаживать. Однажды по командировке журнала «Юность» он отправился в Петербург вместе с литсотрудником редакции Аней Пугач на какую-то читательскую конференцию. Юная красивая и обаятельная девушка так очаровала поэта, что он не преминул начать ухаживания… Причем, очень настойчиво и недвусмысленно… И тогда Анна сказала ему, что любит другого Андрея. Он сразу понял – кого. И вечером не дождавшись окончания конференции умчался в Москву. Видимо, чувствуя свою вину передо мной и Аней (мы с ней еще не были женаты, но все шло уже к этому). Андрей попросил дирекцию гостиницы «Европейская» перевести Аню в свой шикарный номер-люкс, где она увидела заставленный фруктами и шампанским старинный стол, на котором лежала маленькая записка от поэта – «Прости, Анечка…» По всей видимости, его поэтическая натура очень нуждалась в поклонении, и не могла проявить себя без неожиданных увлечений, без постоянного читательского восторга, без той божественной красоты, что вносили в его жизнь и творчество милые женщины… Зоя о многом догадывалась и что-то знала, конечно. Но она любила Андрея самоотверженно и беззаветно – и потому старалась несмотря ни на что быть рядом, оберегая его от многих житейских волнений и тревог, заботясь о нем безоглядно и искренне. Но однажды она позвонила мне и я услышал сквозь ее слезы, «Мы с Андрюшей расходимся». Я был настолько поражен, что не знал, как мне реагировать. А потом пришел Андрей и сказал то же самое – «Расходимся…» Помню, я не очень поверил в серьезность этих намерений и попросил его «Одумайся… Ты же пропадешь без Зои в этом мире лицемерия, ханжества и житейских невзгод…» А через пару дней на авторском вечере, который Зоя устроила а малом зале ЦДЛ, рядом со мной сидел грустный Андрей, хотя до этого он сказал мне, что не придет. Он был молчалив и задумчив. Но по его лицу я видел, что он радуется успеху Зои. Он тут же попросил меня быть тамадой на банкете, добавив, что Зое это будет приятно…

Суматошно бежало время и вскоре я вновь увидел их вместе… Все прошло и забылось. А я из-за деликатности ни о чем не спрашивал, словно ничего не случилось. И еще я хочу сказать, что Зоя Богуславская – сама человек пишущий – жила творчеством Андрея, его книгами, стихами, помогала ему в сложных ситуациях, и когда он серьезно заболел, она до последнего дня была с ним, все делала, чтобы Андрей не поддавался отчаянью не чувствовал себя выкинутым из жизни, которую он так любил. Он любил все ее прелести – встречи с друзьями, поездки по миру, свои авторские концерты, где он стоя на сцене – молодой и красивый, одетый по последней Карденовской моде, поднимал залы, утопал в цветах и искренне радовался всеобщей любви и читательскому пониманию…

Помню, когда я прилетел в Нью-Йорк вскоре после ухода из жизни моего родного друга и ходил по знаменитому городу, который он так любил, мне казалось, что Андрей где-то рядом…

Он мчался по Нью-Йорку, с иголочки одетый,

Как будто поднимался над над залами Москвы.

И васильки Шагала, что были им воспеты,

Смотрели вслед с плаката глазами синевы.

В машине пел Боб Дилан, и давней песней этой

Певец прощался с другом, о чем никто не знал.

Последняя