Гном был расстроен, унижен и оскорблен холодным приемом в Святилище. Сидя в молельне, куда его сразу же привела Терения, он долго и тщательно готовился к встрече с главой миссии: приглаживал, поплевывая на широкую пятерню, торчащие в разные стороны волосы, расчесывал бороду и подбирал приветственные слова, при помощи которых надеялся с первой же минуты разговора завоевать симпатию настоятеля. А что из этого в результате вышло?

«Преподобный отец-настоятель очень занят, – прозвучали как гром среди ясного неба слова незаметно подошедшей сзади служительницы. – Можешь не волноваться, он поверил рассказу сестры Терении и не нуждается в свидетельствах очевидцев. Прими в знак благодарности, сын мой!»

Пять жалких медяков сменили хозяина, перешли из тонкой холеной руки пожилой служительницы в мозолистую лапищу ошарашенного известием гнома. Пархавиэль еще долго стоял, растерянно моргая, а затем вместо нижайших поклонов и слов благодарности, терпеливо ожидаемых дамой в строгом церковном одеянии, неожиданно разразился чередой непристойных жестов и потоком грубых изречений в адрес новоявленной мамаши, а заодно и не пожелавшего увидеть его «отца». За что и был тут же выставлен за дверь дюжиной крепких братьев.

«Что же это получается? – никак не мог успокоиться Пархавиэль, вымещая свой гнев на гнилых досках заборов и потрескавшихся стенах зданий, которые, бредя по улице, мимоходом награждал сильными пинками. – Я его человека от верной гибели спас, а у него, видишь ли, минутки не нашлось, чтоб „спасибо“ сказать! Я как последний дурак в их затхлый сарай приперся, а он мне от щедрот души пять медяков подал, даже пожрать не дал, скряга!»

Мысли о еде были приветственно встречены урчанием пустого желудка. Вновь пробудившийся в недрах объемистого живота звериный голод остудил пыл Зингершульцо и заставил его позабыть об обиде.

Улицы, как и час назад, были пусты: рабочие уже пробрели греметь кувалдами в мастерские, а бродяги отсыпались после ночных похождений. Лишь изредка гному попадались навстречу сонные женщины с корзинками, мелкие клерки и неопрятного вида торговцы, везущие на скрипучих тележках товары к ближайшему рынку. Пархавиэль не знал, куда идти, брел наугад, полагаясь на интуицию, счастливый случай и обострившееся от голода обоняние. Плутая по лабиринту узких улочек и подворотен, он и не заметил, как оказался в юго-западной части квартала, где жили гномы и пахло чесноком.

Встреча с сородичами поразила Пархавиэля, привыкшего понимать под словом «гном» розовощекого крепыша с широкой лобовой костью, нависающим над ремнем пузом и увесистыми кулаками. Альмирские же гномы были выше ростом, загорелее и худее, то есть более походили на маленьких людей, чем на вышедших из подземного мира махаканцев. Прореженные брови и коротко остриженные бороды, похожие на людские сюртуки, инфантильно простодушные выражения лиц вызывали у Пархавиэля отвращение и нежелание признать в проходивших мимо существах своих сородичей.

«Люди совсем ослепли, как они могли спутать меня и моих боевых товарищей с этими тщедушными доходягами?! – поражался Зингершульцо, внимательно осматривая с ног до головы каждого попадавшегося навстречу гнома и пытаясь найти в их непривычных одеждах, а также в чужих, до омерзения добродушных лицах хоть что-то знакомое и родное. – Может быть, мне просто не повезло, и на этой улочке живут полукровки? Есть же полуэльфы, так почему бы не быть полугномам?»

Теша себя эфемерной надеждой найти в квартале «настоящих» гномов, Пархавиэль продолжал понуро брести вперед, с нетерпением ожидая, что вот-вот из ближайшего дома неуклюже вывалится на улицу привычная фигура длиннобородого, толстобокого крепыша.

Зингершульцо потратил целый час на бесполезные блуждания по грязным улочкам. Он заглядывал в каждую подворотню и усилием воли подавлял позывы не на шутку разбушевавшегося желудка. Старания были тщетны: бывшему караванщику попадались навстречу лишь одни «наземники», как он презрительно называл местных гномов. Внимательно разглядываемые Пархавиэлем прохожие пугались обросшего, неимоверно пузатого гнома в лоскутной рубахе и детском плаще с вышитыми цветочками и лошадками, пристально глазевшего на них маленькими бусинками беспокойных глаз, и старались как можно быстрее удалиться от него на безопасное расстояние. В конце концов Пархавиэль понял, что его внешний вид шокирует окружающих ничуть не меньше, чем его их щуплые, костлявые фигуры и коротко остриженные бороды.

«К несчастью, мне здесь жить, может быть, месяц-другой, а может быть, и до скончания века, – печально подумал гном, понимая необходимость слиться с толпой короткобородых соплеменников и ничем не отличаться для людей от других гномов. – Иначе нельзя, я слишком приметен!»

Решение пришло само собой, над дверью одного из домов висела невзрачная, выцветшая табличка «брадобрей», в которой почему-то не хватало обеих букв «р». Пархавиэль быстро пересек улицу и, с опаской оглядевшись по сторонам, скрылся за перекошенной дверью.

– Стриги, коротко! – приказал Зингершульцо испугавшемуся его неожиданного появления мастеру причесок и небрежно бросил на деревянный столик у входа пригоршню медных монет.

Пожилой и по иронии судьбы лысый гном жестом указал обросшему посетителю на стоявший посреди комнаты табурет, положил в карман фартука два из пяти медяков, а затем, окинув беглым взглядом всклокоченную, спутанную шевелюру бродяги, взял со стола еще одну монету и, обреченно вздохнув, заклацал длинными ножницами.

Через полчаса на улицу вышел совершенно другой гном: благоухающий ароматами изрядно разбавленных масел, с коротко остриженной бородой и аккуратно причесанный, но по-прежнему голодный и недовольный собой. Пустой желудок урчал, а проблема с внешностью была решена лишь наполовину. Остричь волосы оказалось недостаточным, чтобы сойти за коренного жителя Альмиры. Редкие прохожие продолжали сторониться его, пугаясь непривычно широкоплечей фигуры и сумасшедшего, как им казалось, блеска суровых глаз.

Грозный вид одичавшего в походах воина не подходил для мирного жителя столицы и уж никак не соответствовал нелепому одеянию шута. Надо было срочно что-то делать, но еще никому на свете не удавалось перевоплотиться в одночасье и приобрести новую одежду всего за пару медных монет.

Рука Пархавиэля скользнула в карман штанов и извлекла оставшиеся после посещения брадобрея гроши. Гном не знал местных цен, но тешил себя надеждой, что сумеет на эту жалкую сумму наполнить съестным бушевавший с голодухи желудок. О пиве, свиной ножке с тушеной капустой и прочих радостях гномьей жизни не могло быть и речи, но в данный момент он был согласен и на краюху хлеба со стаканом свежего молока.

Размышляя над тем, хватит ли ему денег или для того, чтоб позавтракать, необходимо совершить еще один подвиг, Пархавиэль развернулся и медленно побрел в противоположную сторону. Где-то там, совсем неподалеку от миссии Единой Церкви, находился трактир «Топор гнома». Интуиция и элементарная логика подсказывали, что основными посетителями заведения с таким специфичным названием были его сородичи. Навряд ли кому-нибудь из здешних людей нравилась гномья кухня.

Осторожно, стараясь не шуметь и не привлекать внимания посетителей, Зингершульцо переступил порог корчмы. Интуиция не обманула гнома, а отточенная годами логика не подвела. Окинув беглым взглядом убранство просторного кабака, Пархавиэль облегченно вздохнул и вошел внутрь. Десять из двенадцати длинных дубовых столов были пусты. Утро не самое удачное время для веселого кутежа, но самый удачный момент, чтобы спокойно перекусить в почти пустом трактире. Заняв место с краю стола возле окна, Пархавиэль скинул плащ и, за неимением пуговиц на самодельной рубахе, немного надорвал душивший его узкий ворот.