После той ночи я несколько дней не видел баронессу Корф. По ее указанию я вернулся в Петербург, где лечил свои синяки и дописывал главы этих записок, которые я в один прекрасный день надеюсь все же предложить читателю. Дело о похищенных чертежах было закончено, но оставалось еще одно, и Амалия пообещала мне, что мы непременно займемся им, как только она немного освободится. Сознаюсь, не то чтобы я не поверил ей... но все же счел бы извинительным, если бы по какой-то сверхважной причине она отступилась бы от своего слова. Впрочем, оказалось, я плохо ее знал. Однажды утром она вошла ко мне в комнату, сияющая, оживленная, и с улыбкой посмотрела на меня.

– Особая служба или сыскная полиция? – были первые ее слова.

Удивленный и непонимающий, я попросил объяснений.

– Я дала знать о вашем усердии куда следует, – сказала Амалия, устраиваясь на стуле, – так что теперь у вас есть выбор. Столичная сыскная полиция или наша служба к вашим услугам... Решайте!

Подумав, я честно сказал баронессе, что служба в полиции мне ближе, а к работе под начальством Багратионова я, пожалуй, не готов – не умею перевоплощаться в других людей и, кроме французского, не знаю никакого другого иностранного языка.

– Значит, все же полиция, – сказала Амалия и (как мне показалось) легонько вздохнула. – Полагаю, вы правы. В нашей работе надо быть немножечко авантюристом, а вы человек серьезный, обстоятельный... Пожалуй, полиция в самом деле вам подходит больше.

Я поблагодарил ее и между прочим спросил, как обстоят дела у Рубинштейна. Ответ моей собеседницы поразил меня.

– А кто такой Рубинштейн? – осведомилась она тоном человека, который слышит имя впервые в жизни.

Сердясь на себя, я попросил прощения, что осмелился упомянуть при ней известного столичного шулера.

– Ну я-то в карты не играю, – совершенно равнодушно отозвалась Амалия. – На что он мне?

Ее интонации, убежденность, совершенно искреннее выражение лица – все, вместе взятое, могло обмануть даже самого проницательного следователя. Но тут баронесса посмотрела на меня и весело рассмеялась:

– Право же, дорогой друг, я не узнаю вас... Неужели вы хоть секунду могли допустить, что я придаю этому господину какое-то значение?

– Мне показалось, что он увлечен вами, – предпочел я не отвечать на поставленный вопрос.

– И вы поверили, что он кинулся в погоню за нами только для того, чтобы мне помочь?

– А у него могли быть другие причины?

– Конечно, – безмятежно отозвалась Амалия. – К примеру, он хотел опередить нас и первым добраться до чертежей. Или же захотел обелить свое имя перед властями, помогая нам. Вообще должна сказать вам, Аполлинарий Евграфович: для того, чтобы исподтишка выстрелить человеку в спину, не требуется особого героизма. Но, конечно, месье Рубинштейну я ничего подобного говорить не стала. Генерал Багратионов считает, что он еще может нам пригодиться когда-нибудь в будущем. У него обширные знакомства и определенная renommée[57], а в нашем деле такими людьми пренебрегать не стоит.

– В Петербурге его считают завидным женихом, – не удержался я. – Богат, хорош собой, молод...

Но тут Амалия так рассмеялась, что я замолчал, досадуя на свою несдержанность.

– Нет, – сказала она, – нет. Сознаюсь вам, я далека от того, чтобы считать себя самым умным человеком на свете, но для того, чтобы увлечься таким господином, как Рубинштейн, надо быть совсем deraisonnée[58]. А замуж я больше не выйду никогда, даже если мне прикажет сам государь император. Семейная жизнь... Одним словом, не для меня, – поморщившись, закончила Амалия.

По ее тону я понял, что она больше не хочет говорить на данную тему, а баронесса, помолчав, сказала, что мне надо написать заявление о переводе из N в Петербург. Я сел за стол и под ее диктовку написал требуемый документ.

– Но ведь нужны, наверное, какие-то аттестации... – нерешительно начал я. – Боюсь, Ряжский откажется мне их дать.

– Ничего не нужно, – сухо ответила Амалия, забрала у меня заявление, бегло просмотрела и сунула в сумочку. – Бумагу я сама отнесу Зимородкову, он мой старинный знакомый. Думаю, вы с ним сработаетесь. – Она вздохнула. – Вы готовы ехать?

– Куда угодно! – искренне ответил я.

– Тогда навестим для начала господина Аверинцева, – сказала Амалия. – Он судится с Веневитиновыми за наследство и, похоже, в конце концов все-таки добьется своего. Посмотрим, что он сможет нам рассказать о своей теще, Анне Львовне Веневитиновой.

– Вы полагаете, он будет разговорчив?

– Еще бы! Когда вы наводите справки о каком-то человеке, прежде всего надо обращаться к его врагам и уже потом – к слугам, друзьям и родным. Будьте уверены: если в прошлом Анны Львовны есть какое-то пятно, ее зять должен об этом знать.

* * *

Однако наши ожидания не оправдались. Максим Иванович был, конечно, рад узнать, что у его тещи какие-то неприятности, однако ничего особенного о ней нам сообщить не смог, кроме того, что Анна Львовна заправляла всем в доме, выдавала себя за дворянку и при том не гнушалась бить горничных по щекам.

– Ее муж занимается торговыми операциями, – сказал я. – Может быть, она разорила кого-нибудь?

Аверинцев желчно ответил, что его бы подобное не удивило, потому что семейка у них премерзкая.

– Вы говорите, Анна Львовна утверждала, что она из дворян, – сказала Амалия. – Не помните случаем, какая у нее девичья фамилия и откуда она родом?

Максим Иванович задумался и сообщил, что фамилия Веневитиновой до брака была то ли Маркелова, то ли Мерцалова, а родилась она где-то в Тверской губернии, где у ее отца находилось имение.

– Впрочем, вы можете навести справки у ее тетки, – добавил он. – Анна Львовна не шибко с ней общалась, потому что тетка имела несчастье как-то раз попросить у нее денег, ну а она не дала.

По словам Аверинцева, тетка Анны Львовны жила в Петербурге, что значительно упрощало дело.

– Насколько я помню, фамилия тетки Нилова, и она вдова полковника, – сообщил Максим Иванович. – Анна Львовна при мне как-то получила письмо и порвала его, так что адреса, не обессудьте, не знаю. Кажется, Нилова воспитывала ее после смерти родителей, а теща моя считала, что та ее обобрала.

Попрощавшись с Аверинцевым, который не смог более вспомнить ничего для нас ценного, мы направились в адресный стол. Как оказалось, полковница Нилова и в самом деле существовала, так что мы прямиком отправились к ней.

Бывшая опекунша Веневитиновой обитала в довольно скромной квартире, где царили чистота и порядок, словно мимоходом намекающие гостям на какую-то благородную бедность. Полковница оказалась совершенно седой, очень прямой женщиной лет шестидесяти пяти, с прической, которую я видел разве что на портретах покойной императрицы. Когда компаньонка доложила о нас и мы вошли, Нилова сидела в кресле. На коленях у нее лежала кошка, и полковница гладила ее ссохшейся старческой рукой.