– Александрина, останьтесь на минуту, – сказал Кросби, – я несчастлив, и уверен, что вы не употребите выражений, которые бы делали меня еще несчастнее.

– Почему же вы несчастны?

– Потому… я скажу вам сию минуту, если могу быть уверен, что говорю вам одним, а не всему дому.

– Разумеется, я не стану рассказывать другим. Неужели вы думаете, что я не умею хранить тайны?

– Я несчастлив потому, что обещался жениться на одной девушке, а люблю другую. Теперь я вам все сказал, и если вам угодно утверждать, что я сражаюсь под фальшивым флагом, то я оставлю замок, прежде чем вы еще раз увидите меня.

– Мистер Кросби!

– Теперь вам все известно, и вы можете себе представить, счастлив ли я или нет. Вы, кажется, сказали, что время одеваться к обеду.

И без дальнейших объяснений молодые люди разошлись по своим комнатам.

Как только Кросби очутился один в своей комнате, он опустился в кресло и начал вырабатывать в уме своем планы относительно образа будущих своих действий. Не должно однако же полагать, что сделанное им признание было вызвано единственно с тою целью, чтобы выйти из затруднительного положения. В течение недели атмосфера замка де Курси произвела на него свое действие. Каждое слово, слышанное им, клонилось к тому, чтобы разрушить в нем все прекрасное и истинное и возбудить в душе его самолюбие и ложь. В течение этой недели он десятки раз говорил самому себе, что никогда не мог бы быть счастливым с Лили Дель, как никогда не мог бы и осчастливить ее. Потом он прибегал к софизмам, с помощью которых старался убедить себя, что с его стороны было бы справедливо поступать согласно с своими желаниями. Не лучше ли было бы для Лили, если бы он решился бросить ее, чем жениться на ней против внушений своего сердца? И если он действительно не любил ее, то не сделает ли он гораздо больше преступления, женившись на ней, вместо того чтобы покинуть ее? Он признавался самому себе, что был весьма несправедлив, позволив внешнему миру поселить в себе убеждение, что любовь такой непорочной девушки, как Лили, далеко не достаточна для его счастья. Между тем это убеждение обратилось в факт, и Кросби увидел себя не в силах бороться с ним. Если бы он мог каким-либо самопожертвованием обеспечить благополучие Лили, он не поколебался бы ни на минуту. Но благоразумно ли было приносить в жертву и ее, и себя?

Долго рассматривал Кросби и обсуждал эти вопросы в глубине души своей и наконец пришел к тому заключению, что его долг был нарушить обещание, данное Лили, и вместе с тем убедился, что женитьба его на дочери графа де Курси удовлетворит его честолюбию и поможет ему в борьбе со светом. Что леди Александрина примет его предложение, он не сомневался нисколько, особливо если бы ему удалось убедить ее простить его за помолвку с Лили Дель; до какой степени леди Александрина будет расположена к прощению в этом деле, Кросби не предвидел, он не знал еще, как нелегко женщина может простить подобное преступление, особливо если прощение будет зависеть совершенно от нее.

Была еще и другая причина, сильно действовавшая на Кросби и располагавшая его к настоящему настроению духа и желаний, хотя в то же время она и сообщала его сердцу совершенно противоположное побуждение. Он колебался немедленно вступить в брак с Лили Дель собственно вследствие ограниченности своего содержания. Теперь же он имел в виду значительное увеличение этого содержания. Один из комиссионеров его управления получил высшее назначение, а все сослуживцы Кросби были уверены, что секретарь главного комитета займет вакантное место комиссионера. В этом не было ни малейшего сомнения. Кросби получил уже два или три письма по этому предмету, хотя вероятность сделать шаг на служебном поприще и казалась довольно трудною. Содержание Кросби увеличилось бы от семисот до тысячи двухсот фунтов стерлингов. Один из его приятелей писал к нему, что на это место нет ни одного претендента. Если его ожидало такое счастье, то какие же могли еще встретиться затруднения в его женитьбе на Лили Дель? Но увы, он смотрел на этот предмет совсем с другой точки зрения! Не могла ли графиня помочь ему в этом повышении? И если судьба назначала ему такие прекрасные вещи, как секретарство, комиссионерство, председательство и тому подобное, то не благоразумно ли было бы с его стороны начать борьбу за обладание такими вещами с той помощью, которую могли бы оказать ему хорошие связи?

Вечером Кросби сидел в своей комнате, думал и передумывал обо всем этом. Со времени приезда своего в замок Курси, он только два раза писал к Лили. С первым письмом мы познакомили наших читателей. Второе письмо было написано в том же духе, хотя Лили, читая его, бессознательно испытывала менее удовольствия, чем при чтении первого письма. В выражениях любви не было недостатка, но они были слабы и бессердечны. В них не было искренности, хотя сами они и не обнаруживали в себе ничего, за что бы можно было их осуждать. Ведь не многие лжецы способны лгать с совершенною легкостью и с близким подражанием истине, Кросби, как ни был испорчен, не достиг еще, однако, этого совершенства. Он ничего не говорил Лили о надеждах на повышение, которое открывалось для него, но снова намекал на свою привязанность к большому свету, признаваясь впрочем, что пышность и суета замка Курси далеко не доставляли ему полного удовольствия. Сказав леди Александрине, что любит ее, он решился проложить себе другую дорогу, он был принужден признаться самому себе, что жребий брошен.

Размышляя о всем этом, Кросби испытывал некоторое удовольствие. Вскоре после признания в любви в Оллингтоне, он чувствовал, что вместе с этим признанием как будто перерезал себе горло. Он старался убедить себя, что может жить спокойно и с перерезанным горлом, и пока Лили находилась при нем – был убежден, что в состоянии сделать это, но теперь он начал обвинять себя в самоубийстве. Таково было настроение его ума даже в то время, когда он находился в Оллингтоне, а в течение пребывания в замке Курси идеи его об этом предмете сделались еще положительнее. Но так как самозаклание еще не состоялось, то Кросби начал думать, что есть еще возможность спасти себя. Не считаю за нужное говорить, что это не было полным торжеством для него. Даже если бы не встречалось материальных затруднений к его размолвке с Лили, если бы не было дяди, кузена и матери, с гневом которых ему предстояло встретиться, если бы призрак бледного личика в безмолвии своем не был красноречивее бушующего шторма упреков со стороны дяди, кузена и матери, он не мог показаться совершенно бездушным. Каким образом сказать ему все это девушке, которая так искренно любила его, которая так любила его, что, по его собственному сознанию, ее любовь служила бы для него источником блага во всей его последующей жизни, все равно, будет ли эта жизнь сопровождаться радостью, или печалью. «Я не достоин ее, и так и скажу ей», – говорил он про себя. Как много молодых коварных мужчин старались успокоить свою совесть подобного рода притворным смирением? Во всяком случае, в эту минуту, вставая с кресла, чтобы одеться к обеду, Кросби сознавался, что жребий был брошен и что теперь он мог свободно говорить леди Александрине, что ему угодно. «Ведь не я первый прохожу через этот огонь, – говорил он про себя, спускаясь в гостиную, – проходили многие другие и выходили без обжога». И при этом он припомнил имена различных джентльменов известных фамилий, которые в дни своей молодости впадали в заблуждение, в каком находился и он.