Несмотря на свою первоначальную смелость, она отпрянула от него. При виде ее отступления его пронзило что-то первобытное.

– Malus navis, – сказал он, сам того не желая. У нее перехватило дыхание. – Что?

– Это латынь.

– Что это значит?

Он тяжело сглотнул. Он не мог смотреть никуда, кроме как на нее. В его комнате. В его руках. Девушка, которая может повелевать тенями. Он так долго притворялся, что это не то, чего он хочет, что теперь ему было больно видеть ее здесь. Как будто он потратил годы, тренируя свое тело, чтобы оно делало одно, а теперь просил его делать совсем другое.

– Колтон, – произнесла она, когда он замешкался. – Скажи мне, что это значит.

– Маяк. – Слово вылетело из него. – Это значит маяк.

Он снова шагнул, и она снова отступила назад, пока он не стал преследовать ее по захламленному книгами пространству своей комнаты. В горле у него пересохло. Его кровь кипела. Ему слишком нравилась эта новая игра.

– Это фраза мертвых, – объяснил он, – для того, кто притягивает их, как мотылька на свет.

Он услышал, как в ту же секунду ее спина врезалась в его книжную полку. Несколько томов упали на пол. Это что-то зажгло в нем: то, как ее пальцы вцепились в дерево, как побелели костяшки ее пальцев на стеллаже. Он мог видеть, даже в темноте, ее пульс, бьющийся на шее.

– Malus navis, – повторила она.

Он готов был поклясться, что почувствовал, как темнота сдвинулась под их ногами, когда он подошел ближе, упираясь руками в полку. Под ним ее взгляд впился в него.

– И какое слово у тебя есть для меня, – прошептала она.

Он долго смотрел на нее, прежде чем поднести руку к груди. Прежде чем постучать по своей груди. Один раз. Два. Знак «Моя».

У нее перехватило дыхание. Наклонившись ближе, он поцеловал ее за ухом, почувствовав, как бьется ее пульс. Тело Делейн мгновенно выгнулось дугой, словно они были привязаны друг к другу. Близнецы-марионетки, их струны безнадежно перекручены. Существо, которое ходило с мертвыми, и девушка, которая притягивала их к себе. Он никогда бы не смог не попасть на ее орбиту.

– Моя, – произнес он вслух. Слово вышло зазубренным.

«Моя». Было так приятно наконец-то сказать это. Его руки скользнули по ее спине, а затем она оказалась вровень с ним, ее руки запутались в локонах на его затылке, ее губы искали его в темноте. Они встретились в столкновении зубов и языков, двигаясь вместе, пока он не подумал, что развалится на части от желания.

– Колтон. – Она произнесла имя у его губ. Произнесла в самую его душу. Она оставляла осторожные поцелуи на изрезанных губах. Она развязала его одним словом, как развязывала мертвецов. – Пожалуйста.

46

Везде были его следы. На матрасе, в невозможном узле простыней, в синяках от его пальцев, которые украшали ее спину.

Там не было никакой сладости. Не было осторожных ласк, не было тихого шепота при обращении со стеклянной Делейн, которая могла разбиться. Его хватка была тисками, жесткими и цепкими.

Она приказывала мертвым одним словом, приказывала Колтону Прайсу одним словом. Колтону Прайсу, который был чем-то большим, чем человек, который ни перед кем и ни перед чем не отчитывался, который мог раздвинуть края неба, как бог.

Она искала тени всю свою жизнь, и вот он здесь, ее имя вырывается из него со стоном, и в этот единственный момент он как будто ответил на все вопросы, которые у нее когда-либо были.

47

Горизонт за окном был мягким и серым. В этот раз Колтон не чувствовал времени. Минуты ускользали от него, покидая. Оставили его в блаженном одиночестве. Он забыл на какое-то время о стремительном беге секунд. О необратимой потере мгновений. Была только Лейн. Было только ощущение ее прикосновений к нему, комната погружалась в белесую дымку. Солнце все всходило и всходило. В лучах желтого и серого цвета. В булавочных уколах золота, вспыхивающих над верхушками соседних зданий. Он зарылся лицом в то место, где шея Лейн сходилась с ее плечом, и закрыл глаза.

Ее пальцы запутались в его волосах, ногти царапали кожу головы так, что он неимоверно устал. Его конечности отяжелели, глаза стали тяжелыми.

«Моя, – повторялось у него в голове. – Моя, моя».

Он не мог вспомнить, осталось ли это в его голове, или он, как идиот, бормотал это ей.

Ему было все равно. Он сделал себя неприкасаемым, разорвав связь с зеркалом Лиама, отдав Лейн осколок кости. Он избавил себя от залога и тем самым сделал себя мишенью. Апостолу не нужен был мальчик на побегушках, которого он не мог контролировать.

Взошедшее солнце залило комнату слишком яркими золотыми лучами, сделав черты Лейн нечеткими. Как будто она была какой-то странной, особой вещью. Как будто она могла полностью исчезнуть под лучами рассвета.

– Я люблю тебя, – сказал он, уже полусонный.

Он услышал ее дыхание. Почувствовал, как ее палец прижался к его ключице. Ему было все равно. Ему было все равно, если это ее пугало. Она просила правды. Это была одна из них. Его самое тщательно оберегаемое признание. И, так или иначе, он уже дал его ей. Оказавшись в снегу. Прощаясь со своими призраками.

Он был так близок к полной отключке, что едва не услышал ее вопрос:

– Как ты это сделал?

– Хм?

– Как ты выжил подо льдом?

Он отчетливо помнил, как она провела кончиком пальца по чернильному пятну на его ребрах. Non omnis moriar. Чернила, которые он никогда не хотел. Чернила, которые он получил в темной комнате, полной замаскированных фигур, фонарей, освещающих работу художника жирным тошнотворно-желтым цветом. Его приветствовал шум латыни, песнопения Приората. Обещания даны. Обмен клятвами.

«Пообещай, и ты снова увидишь своего брата».

«Поклянись, и я научу тебя, как обмануть смерть».

– Колтон. – Ее рука была прохладной на его лбу. Он не понимал, как она может быть такой холодной, когда он весь в лихорадке. Она смахнула его кудри с глаз. – Не спи.

Еще один приказ, хотя и мягкий. Его веки дрогнули, и он увидел ее перед собой, залитую солнцем, ее волосы падали на лицо серебристым занавесом. А потом снова наступила темнота. Черное и медленное погружение в сон.

– Ты прекрасна, – пробормотал он.

– Ты невыносим. – Она ткнула его ледяным пальцем. – Скажи мне. Как ты выжил?

Подкрадывающийся день пробивался сквозь его веки красными шипами. Он натянул простыни на голову. Его голос был приглушенным, он уже наполовину спал.

– Почему ты так