какого-то библейского сюжета с ангелом. В момент покупки фляжка мне не понравилась, и я хотел было поискать что-то подобное в другом месте, хотел прикупить что-нибудь из коллекции Фаберже, но Мишка меня поторопил, и я был вынужден приобрести то, что было в наличии. Видимо, этот слой золота и заклинил намертво смертельный удар ножа. Выходит, что Мишка и был моим косвенным спасителем, как, впрочем, и библейский ангел на фляжке с пылающим мечом в мускулистой руке.

Кстати, через полчаса моего одинокого пьянства мой косвенный спаситель заявился ко мне домой. Зыркнул на мое самозабвенное самолечение, прихватил из буфета второй стопарик, да и присоединился ко мне, ухнув в свободное кресло.

— Наливай, — потребовал он.

Я набулькал ему на два пальца. Он поднял стопарик вверх, чокнулся молча со мной, а затем опрокинул в глотку огненное пойло. Проглотил словно воду, даже не поморщился.

— А эта сволочь убежала, — сообщил он мимоходом, когда я наполнял ему вторую порцию.

— Которая?

— Баринцев твой… Мы к нему до дома поехали, а там ставни закрыты. Мы туда-сюда, твои хлопцы через забор перемахнули, в дверь вломились, да только там, кроме прислуги никого не было. Сбежал он вместе со всей семьей.

Я пьяно хмыкнул.

— Прислугу и соседей мы порасспрашивали, но те ничего не знают. Говорят только, что отъезд был срочным. Брали только драгоценности и личные вещи. Куда сбежал, никто из них не знает.

— За границу, куда же еще, — предположил я вяло.

— Скорее всего, — согласился Мишка. Я твоих хлопцев послал в порт, на вокзал, но вряд ли что из этого получится. Баринцева никто из них в лицо не знает, а фотографий никаких нет. Смотрят только по нервному поведению отъезжающих да по общему описанию.

Я лениво покивал. Думать уже не хотелось, хотелось сидеть просто так и предаваться самосозерцанию и самокопанию.

— На вокзалах жандармы, — напомнил я Мишке. — Как бы хуже не было.

Миха кивнул.

— Знают они. Не подставятся, — и, выпив вторую стопку, ощутил горечь в глотке и поморщился. Хотел было закусить, но, не найдя на журнальном столики съестного, что есть мочи крикнул. — Зина!

Я поморщился от оглушающего вопля.

— Не ори, нету ее. Я ее домой отпустил.

— А кто есть?

— Варвара. Но она спит уже, наверное.

Мишка неодобрительно покачал головой.

— Что-то ты совсем размяк, — констатировал он мое состояние. — Ладно уж, сиди, сам за закуской схожу.

И ушел. Долго громыхал тарелками в соседней комнате, звенел приборами, а после пришел, тащя на подносе вкусные разносолы и холодное мясо. С грохотом поставил поднос на столик.

— Закусывай, Вася, — посоветовал он и наколол мне на вилку добрый шматок сала. Я усмехнулся. Коньяк с салом это конечно здорово сочетается. Но, тем не менее, принял угощения и неспешно прожевал.

— А ты знаешь, — сказал я вдруг, — оказывается, меня видели, как я лупцевал Баринцева во время нашего разговора. Унизил его прилюдно, нанес невосполнимую душевную и физическую травму.

— Да ты что? — удивился друг. — А ты его бил?

— Пальцем не трогал. Да и видеть меня никто не мог, даже с улицы.

— А тогда кто же?

— Некто Артакуни и Вахрушев. Знаешь таких?

Мишка напряг мозг, но никого вспомнить не смог.

— А это, между прочим, наши с тобой рабочие. Как ты можешь не знать своих рабочих? — съехидничал я на манер дознавателя.

Мишка лишь отмахнулся от глупого замечания. Но он достал из кармана записную книжку, карандаш и записал фамилии свидетелей. Затем вырвал страницу и спешно вышел вон из комнаты.

Минут через пять появился снова, расслабленно упал в кресло.

— Все, — сказал он, угрожающе щелкнув костяшками пальцев. — Истомин найдет их и побеседует, как следует. Выяснит, кто за ними стоит и сколько им заплатили.

— Только без увечий, — попросил я.

— Конечно, — согласился Мишка. — Он их только попугает. А ты знаешь, как он это умеет.

Наш хромой казачок действительно умел внушать страх постороннему человеку. Его габариты, жесткое лицо, умение правильно «убеждать», угрожающе бить пудовым кулаком в свою широкую ладонь и двое таких же отмороженных типов как он сам за его спиной, по правде сказать, пугали даже меня. Редко когда находились смельчаки, рискнувшие не заплатить по просроченным выплатам. Так что, Артакуни и Вахрушева, что предали меня, ждет очень непростой разговор с нашими коллекторами. Правды им не утаить.

На наш разговор заглянула Марина Степановна. Увидав меня сидящего в кресле, она лишь негромко поцокала языком и неодобрительно покачала головой.

— Присаживайтесь, Марина Степановна, угощайтесь. У нас сегодня праздник — мой второй день рождения, — пригласил я ее, жестом указывая на диван. — А ваш папенька где?

Она присела на край кожаного дивана. Мишка бодро соскочил, притащил еще одну стопочку и, получив мое молчаливое согласие, наполнил красивой барышне на одну четверть.

— Папенька отдыхает, — сказала она. — Ему завтра уезжать в Москву.

— А вы? — спросил я с небольшой надеждой.

— А я пока останусь. Вы не против? А то папенька очень настаивает и сердится. Я ничего не могу сделать.

Я был не против. Тем более что с Мальцевым старшим уже был разговор на эту тему. Если честно, после Мишкиного венчания в доме стало пусто. Мне было банально не с кем поговорить, хоть и жил мой друг в двадцати метрах от меня. Зинаида и прислуга не в счет. Особенно тоскливо было по вечерам. Здесь нет телевизора, нет интернета. Даже радио здесь еще нет. Из развлечений по вечерам только редкие гости, да газета с книгой. Недавно, от скуки я настолько сошел с ума, что взялся за «Овода» что написала Этель Войнич. Прочитал книгу и не понял, почему коммунисты так сходили от нее с ума. Ну да, парень с жалящим псевдонимом был идеалистом и борцом за свободу Италии. И характер у него был, вроде бы как, железный, но все же… Книга меня не зацепила. Я ею не проникся. Так что, после прочтения она отправилась на полку, а я, пожелав продолжить самообразование, решил прочитать «Как закалялась сталь». Поискал ее сначала в домашней библиотеке, а затем в книжных магазинах. И не найдя, огорчился. Продавцы, не найдя на полках нужного, пытались продать мне научные книжки по обработке металла и литья. И лишь потом я вспомнил, что эта книга еще не написана и почувствовал себя полным идиотом. Плохо же я учился в школе, и литература была моим нелюбимым предметом — совсем забыл, что Островский написал свой роман по своей революционной биографии. То есть, книги сейчас быть просто не может. И скорее всего, с нашим приходом в