— Равдугинская смена…

— Че?

— Смена, говорю, одна — знакомых там много. Компрессорщики.

— А че, они… там?

— А где ж еще… Их только дежурный мог поднять.

Следующий бокс обрывался вниз металлическим трапом.

— Че так быстро ржавеет-то?

— А как ты хотел. Все подземные сооружения, они как корабль, водой окружены. В земле знаешь сколько воды? Реки целые. Воздух когда не циркулирует, влагу не выносит — все, махом сырость, да сам вон видишь — краска за месяц вспухает, железо гниет как дрова горят.

— Так еще лет пять постоит, и все тут рассыпется.

— Ну, не пять, конечно, а вообще — да. Это тебе не старая сталь, как в войну, та еще сто лет целая будет. Ладно, лезь давай, выдержит.

Спускаясь, Ахмет старался загодя надышаться, памятуя о ждущей их внизу целой смене мертвецов. Однако, спрыгнув с лестницы на звонкий метлаховый пол, не учуял даже тени трупного запаха — его окружал все тот же промозглый и спертый подвальный воздух. Тяжко грохнул каблуками Кирюха, зашуршал в куртке, чиркнул показавшимся едва ли не сваркой кремнем зажигалки, распаливая свечку.

Оказалось, что они стоят на платформе — тоннель, в обе стороны рельсы, упирающиеся в массивные стальные ворота. Несколько дверей весьма серьезного вида ведут с платформы куда-то в стену.

— А такие смогешь?

— Ща гляну…

Повезло — двери открывались наружу, и на полу были четко видны борозды от ригелей. Вычислить, где расположена ось механизма, распирающего крестом ригеля, смог бы даже ребенок. Ахмет поинтересовался, помнит ли Паневин толщину дверей, и взял заряд потяжелее.

— Ну, с какой начнем?

— Да нам одну только надо. Там все привода, — ткнул Паневин в крайнюю дверь с загадочной буквенно-цифровой аббревиатурой, вспухшей на пузырящейся краске.

Рявкнул аммонал, Ахмет еще немного повозился, цепляя утконосами нижний ригель, и дверь бесшумно отворилась, выпустив на платформу облако смрада. Перегоревшая, но еще довольно забористая трупная вонь заставила мародеров спешно подняться назад по лестнице.

— Третий год уже, а все еще воняет.

— Дак сыро же. Плюс еще кумулятивная струя все в воздух подняла, а если б тихо вошли, ниче б не воняло. По крайней мере, не так.

— Ладно, я спущусь. Как открою, свистну.

Паневин стянул чеченку, закрыв ею рот и нос и ушел, подсвечивая огарком. Через несколько томительно долгих минут раздался лязг металла во вскрытой комнате, словно пьяный великан, придя домой, не может попасть ключом в скважину, затем скрежетнули, страгиваясь, и мерзко завизжали расходящиеся створки ворот.

— Спускайтесь, эй! Я у тоннеля подожду.

Мародеры снова оказались на платформе, стараясь скорее преодолеть облако тухлой вони. В конце платформы, где виднелась свечка Паневина, почти не воняло, в тоннеле не воняло совсем — только ржавчиной, сыростью и креозотом. Паневин, державший на плече здоровенную ручку аварийного привода, дождавшись спутников, задул свой огарок.

— Смотри, в натуре, рельсы. Тележки по ним какие-то катали, да, Толян? — включил дуру Ахмет, разглядев в колеблющемся свете и натоптанный рельс двухпутки, и прокопченный солярой потолок тоннеля.[160]

— Ага, «тележки», — технично съехал Паневин. — Мотовозы.[161]Пошли, че встали. Вон, видите? Лестница с парапета, туда нам.

— А че возили? И куда? — не дал спрыгнуть с темы Ахмет, навяливаясь уже полностью открыто.

Наклонился к рельсовому стыку, попросил у Кирюхи свечку:

— О, ты понял, нет?

— Че там? Брюлик нашел?

— Щас, погодь… — Ахмет пробежался к следующему стыку, снова наклонился, всматриваясь в место клеймения и шевеля губами.

— РК-36, НКЖД, 1948 год. Не перекинутые, следов демонтажа нет. Это их тут, Кирюх, натоптали. Мотовозы. Да, Толян? И контактник тоже они стерли. Надо же, какие шершавые в РВСН мотовозы на вооружении стояли, охуеть.

— На самом деле, Толь, че тут за дела? — заинтересовался Кирюха, догоняя Паневина. — Ахмет, я так понимаю, что тут поезда не раз в год ходили, так, нет?

— Два. Или больше. Или гораздо больше. Толян, слышь? Все, страны, которой ты давал кучу подписок, нет. Мне тоже от этого радости мало, однако факт есть факт, слышь, Толян?

Паневина, это было видно, здорово плющила сложившаяся ситуация — вроде и так оно; Союза нет, даже этой блядской «Российской Федерации» тоже нет, не считать же государством стадо пухлых пидоров, радостно кувыркающихся по хозяйкиной команде… Однако, похоже, мужик крепко знал простые вещи, на которых стоит человеческое: взял — отдай, обещал — сделай… Доверили секрет — не болтай.

— Так че это за железка-то? Куда она? — уже не на шутку завелся Кирюха.

— Это… метро. — решился Паневин, хмуро шагавший впереди.

— Чего?? Какое еще на хуй метро?!

— Такое. Спецметро. По нему можно попасть к любому стратегически важному объекту в стране. Хоть в Кремль, хоть в Чехов, хоть в Косьву.

— И че, всю дорогу под землей?

— Да нет, не всю, конечно, но полпути точно. Так едешь, едешь, а потом раз — от магистрали путь отходит в лесок, там забор «в/ч № такой-то», солдатики, собаки — и в холме дырка. Через полста верст раз — и из другой дырки выезжает тот же груз, но уже на другом поезде. На таком же, но на другом. Это еще Сталин начал, в тридцать втором. Он до Горького проложил, на юг еще там что-то, но я там не был, не знаю. Здесь, в УрВО,[162]Берия все построил, потом Хрущев столько же добавил, потом Брежнев, но тот уже меньше. От семидесятки до Косьвы с юга на север, и от Куйбышева через Ямантау, через нас и до Кургана, а там в Казахстан поворачивает. Говорили, самые длинные подземные перегоны именно там, у казахов.

— А если по этому тоннелю ехать, где выйдешь? — Ахмет ткнул пальцем назад.

— В Барабаше. Станция Пирит. Там верхом до Вишневогорска, и опять вниз — до семидесятки. Если вперед ехать, то тут будет длинный перегон на Миасс, до Сыростана. Ну, и там, как версты три отъехать, свороток еще к нам, на химзавод, и дальше вверх.

— Куда?

— В Старогорном бригада ГО[163]стояла, знаешь? Вот у них, на территории части, выход. Под склад закошен.