творчества левых художников к эстетической агрессивности сталинизма и таким образом служит опровержением современных теорий авангарда, в первую очередь теории Бориса Гройса, который провел множество параллелей между периодами авангарда и сталинизма [Гройс 2013]. Скорость действительно связывала два эти периода, но к 1930 году она означала нечто совершенно отличное от экспериментов предыдущих десятилетий: хоть искусство сталинизма действительно изображало быстрое движение вперед, в этом уже не было прежнего динамизма.

Своим изображением выдающихся достижений советской промышленности роман «Время, вперед!» возвестил о появлении новой литературной трактовки скорости. Повествуя о двадцати четырех часах на промышленном предприятии в Магнитогорске, городе, основанном в 1929 году на краю Уральских гор (которые, как подчеркивает Катаев, разделяют в России Восток и Запад), «Время, вперед!» показывает процесс установления рабочей бригадой мирового рекорда по производству бетона – события, которое становится символом необычайного потенциала советской промышленности. В романе упоминаются многие из динамичных образов и тем предыдущих двух десятилетий: город, железобетон, самолеты, американский динамизм (который Катаев критикует, ссылаясь на крах американского фондового рынка), цирк и спортивные трюки («У нас строительство, а не французская борьба», – время от времени восклицают ударники), – только теперь они подчеркивают резкое отличие сталинского искусства от авангардной эстетики.

Быстрый темп развития СССР при Сталине Катаев удачно воплощает с помощью образа города Магнитогорска и его быстрого развития в качестве промышленного центра. Магнитогорск олицетворяет новую советскую реальность, не связанную обычаями прошлого и размеренными темпами нормальной урбанизации. Во «Время, вперед!» рассказчик отмечает: «В нем не было традиции. Он возникал слишком быстро. Он возникал со скоростью, опрокидывающей представление о времени, потребном для создания такого большого города. История еще не успела положить на него своего клейма» [Катаев 1983: 137]. Вместо того чтобы позволить Магнитогорску расширяться привычными, устоявшимися темпами, советские граждане бросают вызов истории, возводя свой новый город с такой скоростью, что они «опрокидывают» – или опровергают – обычное «представление о времени». Символ сталинских амбиций и нового советского темпа, Магнитогорск олицетворяет во «Время, вперед!» беспрецедентные скорость и прогресс.

В атмосфере строительства и расширения Магнитогорска все: здания, улицы, промышленный сектор – движется вместе с быстро развивающимся социалистическим государством. Даже природа, окружающая Магнитогорск, отражает стремительный темп изменений в этой новой социалистической реальности. «Солнце, – замечает рассказчик Катаева, – входило и выходило из белых, страшно быстрых облаков. Сила света ежеминутно менялась. Мир то удалялся в тень, то подходил к самым глазам во всех своих огромных и ослепительных подробностях. Менялась ежеминутно температура» [Катаев 1983: 59]. Мощный солнечный свет, который до этого в романе описывается как горящий «со скоростью ленточного магния» (горящий магний дает яркий белый свет), быстро движется и колеблется, словно синхронизируясь с теми глобальными изменениями, которые происходят в Магнитогорске [Катаев 1983: 7]. Этот темп передан здесь и языковыми средствами. Используя короткие предложения и упрощенный синтаксис, который критики называли кинематографическим, так, что эти немногословные описания Магнитогорска часто напоминают быстрый поток сменяющихся кинокадров (то есть монтаж), Катаев создает для событий романа эффектный естественный фон, который столь же стремителен, как и советская индустриализация[340].

Подобно новому советскому городу и окружающей его природе, пролетарские герои Катаева доблестно поддерживают ускоренный ритм, в котором развиваются советские промышленность и общество. Быстрое движение, например, характеризует Ищенко, задающего темп действиям рекордной ударной бригады Магнитогорска:

Ищенко торопился на участок. Он шел очень быстро, сдвинув крепко брови. Однако иногда ему казалось, что он идет слишком медленно. Тогда он начинал бежать. Он бежал некоторое время рысью, ни о чем не думая. Потом опять являлись мысли, и он переходил на быстрый шаг [Катаев 1983,2:114].

Какое-то время Ищенко инстинктивно сохраняет темп бега, мчась на свой участок металлургического завода, но ускорение, столь важное для выполнения пятилетнего плана, оказывается именно сознательным актом, подобающим советскому герою.

Как и Ищенко, инженер Маргулиес (главный герой романа) также сознательно идет вперед, вдохновленный своими смелыми марксистскими взглядами на научное знание и промышленную инженерию:

Маргулиес осмелился опрокинуть эти [академические] традиции. <…> Маргулиес утверждал, что науку надо рассматривать диалектически. То, что вчера было научной гипотезой, сегодня становилось академическим фактом; то, что сегодня было академическим фактом, завтра становилось анахронизмом, пройденной ступенью [Катаев 1983: 164].

Придерживаясь диалектических принципов марксизма, Маргулиес быстро генерирует технические гипотезы для достижения максимального объема промышленного производства. Когда он становится во главе бригады рабочих, стремящихся к мировому рекорду по производству бетона, его оппонент в Магнитогорске предсказывает, что Маргулиес «сломает шею», нарушив общеизвестные научные истины и установив слишком быстрый темп, – но советский инженер устремляется вперед [Катаев 1983: 165].

Описывая подвиги Маргулиеса, Ищенко и других участников бригады, «Время, вперед!» изображает социализм и сталинские пятилетки в качестве средств, с помощью которых скорость современности можно держать под жестким контролем. Комментарий к жизни в Магнитогорске, написанный в романе Катаева вымышленным писателем Георгием Васильевичем, подчеркивает стремление сталинского режима упорядочить то, что представлялось этому герою неуправляемым множеством скоростей современности:

Анархия скоростей, ритмов. Несовпадение. Стоял на переезде. Маневрировал товарный поезд. Трусила местная плетеная бричка. Обдавал пылью грузовик-пятитонка. Мигал ослепительно велосипед. Шел человек (между прочим, куда он шел?). <…> Летел аэроплан большой, трехмоторный. И у всех – разная скорость. Можно сойти с ума. Мы живем в эпоху разных скоростей. Их надо координировать. А может быть, они координированы? Но чем? [Катаев 1983: 80–81][341].

Георгию Васильевичу «анархия скоростей», наблюдаемая по всему Магнитогорску, кажется случайной и сводящей с ума. Писатель стремится к единообразию. Ставя вопрос о том, как можно рационализировать эти разнообразные скорости движения, Георгий Васильевич, очевидно, приходит к осознанию, что к этому ведут именно сталинская пятилетка и социализм.

Позднее в романе Георгий Васильевич связывает множественность наблюдаемых им скоростей с «ползучим эмпиризмом» [Катаев 1983: 92][342]. Таким образом, он предлагает отказаться от субъективности и личного опыта – эмпирической основы многих авангардных искусств, – для того чтобы достичь, по крайней мере имплицитно, объективизации мира и его скорости. Если в предыдущие два десятилетия искусство авангарда прославляло разнообразные, сводящие с ума темпы современности, то теперь социалистический реализм и вымышленные герои хотят увидеть синтез различных скоростей современности в один быстрый, мощный темп и единую идеологию.

Разрыв Катаева с русским экспериментальным искусством предыдущих десятилетий выходит далеко за рамки эмпиризма, присущего модернизму. В отличие от многих художников-авангардистов, которые последовательно опирались на примитивистские основы русской культуры для придания своим произведениям живости, автор романа «Время, вперед!» выражает стремление как можно скорее ринуться в индустриальное, социализированное будущее, прочь от того, что он считает отсталым прошлым России, ее обременительным наследием.