— Плащ! — закричал он, призывая слуг. — Плащ для царицы! — И встревоженно закудахтал: — Что случилось? Неужели ты упала в Нил? — закудахтал встревоженный сановник.

Он явно испугался, как бы с царицей не приключилось что-то недоброе на подведомственной ему территории. Ведь за такой бедой неизбежно последует кара.

Я встряхнула влажными волосами и коротко ответила «нет», но потом решила рассказать им, как провела время.

— Вот, решила искупаться. Это было восхитительно — вода словно смыла все мои заботы.

— В темноте! — воскликнул Сененмут. — С крокодилами!

— Нет там крокодилов, — заверила я его. — Они по-прежнему за изгородью, хотя я слышала, как они плещутся.

— Где же тогда? — спросил Мерерука.

— В тайном месте, — ответила я царственным тоном. Настал мой черед задавать вопросы. — А что вы тут обсуждаете в темноте, мои славные сановники?

— Да так, то одно, то другое, — неопределенно ответил Ипуи.

— Иными словами, смесь сплетен и дел, — усмехнулась я.

— А что за дела без сплетен? — улыбнулся в ответ Мерерука.

Мне нравился этот широколицый уроженец Верхнего Египта. Трудно было представить, чтобы он захотел уехать отсюда. Кажется, его семья проживала здесь со времен Рамзеса Второго.

— Да, конечно, — согласилась я. — Дела — это отражение личности человека, а то, что дает почву для сплетен, есть сама личность. Сведения о пристрастии человека к вину или размолвке с родным братом иногда важнее, чем состояние его счетных книг.

— К слову, о вине…

Мерерука кивнул слуге, чтобы тот принес чашу для меня, и рослый молодой человек подал сосуд из сине-зеленого стекла, в котором отражался мерцающий свет.

Я приняла этот прохладный бокал, радуясь непринужденной и доверительной дружеской атмосфере. Как порой приятно услышать простые слова вместо ритуальных придворных формул.

Здесь, на берегу мелкого пруда, где мелькали тени рыбок, благоухали лотосы, нежно шелестели пальмы, а дружный лягушачий хор возвещал нам о близости реки, в этот миг воцарилось удивительное настроение, и разрушать его мне не хотелось. Однако дела не терпели отлагательства.

— Завтра мы должны начинать, — сказала я. — Все готово?

— Да, — ответил Ипуи. — Кирпичи для строительства новых домов и хранилищ изготовлены и высушены, домашний скот отогнали, а для ускорения вывоза припасов и имущества проложили дорогу. Боюсь только, если мы хотим быть полностью уверены в том, что вода не дойдет до новых построек, их придется возводить уже в пустыне, на песке.

— Что касается зернохранилища… — Мерерука замялся. — Когда зерно закончится…

— Разумеется, перевозить зерно надо под охраной, чтобы не допустить расхищения, — быстро вставил Ипуи. — Однако даже при самой экономной выдаче запасов хватит месяца на три, не больше.

— То, что потребуется сверх имеющегося, обеспечит корона, — заверила я.

При этом я понимала: как только станет известно, что царская казна ищет продавцов зерна, цены взлетят до небес. Придется пустить на закупки пятидесятипроцентную пошлину, собираемую с ввозимого оливкового масла. Если не хватит, добавим сюда сбор с продажи фиников и вина. Казну это основательно опустошит, но я не могу повернуться к людям спиной со словами: «Умирайте с голода. Вы уклоняетесь от уплаты хлебных податей — вот и выкручивайтесь теперь, как знаете».

Некоторые фараоны, да и Птолемеи, именно так бы и поступили. Но я не могу.

А как отнесется к моему решению Цезарь? Впрочем, в Риме, в отличие от Египта, государство заботится о бедных и раздача бесплатного хлеба тысячам людей — дело обычное.

Но какое имеет значение, что подумает Цезарь? Я должна сделать то, что должна.

Поднявшись в комнату, отведенную Мерерукой под царскую спальню, я приготовилась отойти ко сну. Благодаря хитроумному воздуховоду в крыше, направлявшему в помещение северный ветер, там царила прохлада. Низкое ложе, плетенное из тростниковых стеблей, имело приподнятое изголовье, однако подушки в здешних деревнях оказались не в ходу — может быть, потому что в этом климате они служили бы приманкой для паразитов. Тростниковое изголовье было твердым, но чистым и прохладным.

Промокшее одеяние я повесила на крючок в расчете, что к утру оно высохнет, а сама переоделась в ночную тунику из тончайшего шелка — лучшего, какой только можно найти в Египте, и столь нежного, что тело будто обволакивала туманная дымка. Материю мне преподнесла ослепшая мастерица — лучшая ее работа того времени, когда она еще не потеряла свои глаза. Зрение к ней так и не вернулось, но я нашла занятие, где пригодились ее умение слушать, рассудительность и смекалка: теперь она принимала жалобы и разбирала споры между слугами. Получалось у нее прекрасно, но, глядя на сотканную ею вещь, я не могла не жалеть о том, какую мастерицу мы потеряли.

Я прилегла на приподнятое изголовье, ногами в сторону темного угла комнаты, и мне показалось, будто я лежу на жертвенном алтаре в ожидании того, что меня примет или отвергнет бог… Но какой? Злобное чудовище вроде финикийского Молоха или игривое любовное божество, подобное Купидону? Я слегка поежилась.

Завтра жители деревни начнут переезжать подальше от берега, на не подверженную затоплению почву, и моя задача будет выполнена. Отсюда я направлюсь в другую деревню, потом в следующую… и так вдоль всего Нила. А потом вернусь в Александрию, к новостям из большого мира.

Здесь так легко совсем забыть о его существовании, подумалось мне. Старинные местные семьи пережили множество властителей. Они видели, как приходили и уходили династии фараонов, как воцарялись и теряли престол нубийцы, персы, македонцы. Скорее всего, им нет никакого дела до того, кто носит корону Верхнего и Нижнего Египта. А остальной мир — Ассирия, Вавилон, Греция — для них и вовсе не больше чем бабушкины сказки.

Стоило мне подумать об этом, как на меня нахлынула волна зависти к ним, укоренившимся на века в своем маленьком, уютном и безмятежном мирке, вдали от чужих тревог и забот. Должно быть, в далеком детстве и я чувствовала такую же безмятежность на руках матери, но продлилось это недолго и в памяти не запечатлелось.

Как ни странно, но в тот миг у меня возникло нестерпимое желание снова увидеть мать, поговорить с ней, коснуться ее. Почему именно тогда? Этого я не понимаю, могу лишь дивиться тому, что подобное желание настигло меня ночью, в одинокой постели, в отдаленной деревушке в сердце Египта спустя девятнадцать лет после того, как мать в последний раз держала меня на руках.

В смутном золотистом свете раннего утра мы увидели, что макушки длинного ряда установленных вдоль реки вешек торчат над водой — за ночь Нил расширился на три-четыре локтя. Пора начинать операцию по вывозу имущества, все уже готово. Прошлое потускнело, растворившись в утренней дымке, а неисполненные желания были поглощены потребностями настоящего.