Она стояла перед ним, дрожа, и кричала ему в лицо.

– Как ты посмел так со мной поступить год назад? Тывышвырнул меня из дому и послал в Испанию, сказав, что не хочешь жить под однойкрышей со шлюхой. Хорошо, теперь ты сам живешь со шлюхой под одной крышей,папочка!

В истерике она указала рукой на будуар и, прежде чем онуспел ее остановить, открыла дверь и увидела блондинку, которая сидела в креслеэпохи Людовика XV и утирала слезы носовым платком.

– Добрый день, мадам! – Она повернулась к отцу: –И до свидания. Я не проведу ни одной ночи в этом доме, ведь я шлюха… Это не яшлюха, папочка, и не эта госпожа, это ты… ты… – Она почти кричала. –То, что ты сказал мне в прошлом году, почти убило меня. Почти год я терзаласебя по поводу того, что сделал Джон Генри. Тогда, когда любой убеждал меня,что я невиновна в том, что он сделал, потому что был слишком стар, болен инесчастен. Только ты обвинил меня и назвал шлюхой. Ты сказал, что я обесчестилатебя, что я могла вызвать скандал, который бы втоптал в грязь твое доброе имя.И что же ты, черт возьми! Как насчет нее?

Она едва заметно кивнула в сторону дамы в голубом пеньюаре.

– Не думаешь ли ты, что это будет скандал скандалов?Как насчет твоих слуг? А что скажет господин министр? Его избиратели? А чтоподумают твои клиенты в банке? Тебе это не все равно? Или же это только я могунавлечь на тебя позор? О Боже! То, что я сделала, – это еще цветочки. И тыимеешь на это право, потому что тебе так захотелось! Кто я такая, чтобыговорить тебе, что делать, чего не делать, что правильно, а что нет? Но как тыпосмел называть меня так? – На миг она остановилась, захлебываясь отжелания разрыдаться, затем продолжила: – Я никогда не прощу тебя, папа…Никогда!

Он смотрел на нее, дрожа всем телом, постарев за эти минутыпочти на сорок лет. На его лице видна была боль, так он переживал ее слова.

– Рафаэлла… Я был не прав… Я был не прав… Это случилосьпотом. Я клянусь. Это началось нынешним летом.

– Мне все равно, когда это началось! – Огненнымвзором она смотрела то на него, то на его избранницу, плакавшую в кресле. –Когда я это сделала, ты назвал меня убийцей. Теперь ты делаешь то же самое, ивсе в порядке! Я собиралась провести остаток своей жизни в Санта-Эухении,поедая свою душу. И ты знаешь почему. Все из-за тех слов, которые ты мнесказал. Потому что я верила тебе. Потому что я чувствовала себя бесконечновиновной, и я приняла на себя пожизненную печаль за все это.

Она вышла из будуара к двери основной комнаты. Он последовалза ней, спотыкаясь, и только на миг она остановилась и обернулась к нему спрезрением в глазах.

– Рафаэлла… Прости меня…

– За что мне тебя прощать, отец? За то, что я тебяразоблачила? Ты не мог приехать ко мне, рассказать это? Ты не мог приехать исказать, что ты уже не думаешь, что я убила мужа? Ты не мог мне сказать, что тымногое переосмыслил и решил, что был не прав? Если бы я не застала тебя, когдабы ты ко мне приехал сказать все это? Когда?

– Не знаю… – Его голос так охрип, что он почтишептал. – Через некоторое время… Я бы…

– Что бы ты? – Она покачала головой. – Я неверю тебе. Ты никогда бы этого не сделал. И на все это время, пока ты быразвлекался со своей любовницей, я бы похоронила себя в Испании. Ты можешь житьспокойно, зная обо всем этом? Можешь? Если кто и разрушил чью-то жизнь, так этотолько ты. Ты почти уничтожил мою жизнь.

С этими словами Рафаэлла хлопнула дверью. Она спустилась полестнице и заметила, что ее багаж все еще внизу. Трясущимися руками она взялачемоданы, а дамскую сумочку накинула на плечо. Открыла дверь и направилась кближайшей стоянке такси. Она знала, что стоянка должна быть сразу за углом.Рафаэлла была в таком состоянии, что могла бы дойти пешком до аэропорта, чтобыпобыстрее улететь назад в Испанию. Когда она поймала такси, дрожь в ее теле ещене унялась. Она села в такси, приказала водителю ехать в Орли, а самаоткинулась на подголовник и заплакала. По щекам ее потекли слезы.

Неожиданно она почувствовала гнев и ненависть к отцу. Какойлицемер! А как же ее мать? Как быть со всеми его обвинениями? Все, что онсказал?.. Но, размышляя над всем этим на пути в аэропорт, она вдруг подумала,что у всех есть свои слабости: и у него, и у нее, и у матери, все же живыелюди… Может быть, она действительно не убивала Джона Генри. Может быть, онпросто сам не хотел больше жить.

Сидя в самолете, она смотрела в ночное небо, вновь переживаяслучившееся. И впервые в этом году она почувствовала освобождение от своегобремени вины и боли. Ей вдруг стало жаль своего отца, и она тихо рассмеялась,вспомнив, как нелепо он выглядел в красном халате рядом с этой крупной блондинкойв голубом пеньюаре, с пушистым воротником вокруг толстой шеи. Когда самолетприземлился в Мадриде, она уже смеялась про себя и с улыбкой вышла из самолета.

На следующее утро Рафаэлла спустилась к завтраку. Ее лицобыло, как обычно, худым и бледным, но в глазах был заметен какой-то другой,необычный блеск. Она выпила кофе и охотно рассказала матери, что обсудила сотцом все их совместные дела.

– Но в таком случае почему ты не могла просто позвонитьему?

– Потому что думала, что все это займет гораздо большевремени.

– Но это же глупо! Почему ты не осталась в гостях уотца?

Рафаэлла тихо поставила свою чашку кофе.

– Потому что я хотела вернуться сюда как можно скорее,мама.

Алехандра почувствовала что-то подозрительное и внимательнопосмотрела Рафаэлле в глаза:

– Почему?

– Я еду домой.

– В Санта-Эухению? – встревожилась Алехандра.

– Ради Бога, только не это. Останься хотя бы доРождества в Мадриде, и мы поедем туда все вместе. Я так не хочу, чтобы тысейчас туда ехала. Там слишком мрачно в это время года.

– Я это знаю, но я не туда собираюсь ехать. Я имею ввиду Сан-Франциско.

– Что? – Алехандру будто током ударило. – Выэто обсуждали с отцом? Что он сказал?

– Ничего. – Рафаэлла почти смеялась про себя вспомнив,как он выглядел в своем красном халате.

– Это мое решение. – То, что она узнала о своемотце, освободило ее окончательно.

– Я хочу уехать домой.

– Не будь смешной, Рафаэлла, вот твой дом.

Широким взмахом руки она обвела огромные залы дома,принадлежавшего их семье уже сто пятьдесят лет.

– Частично да, но и там у меня тоже есть свой дом. Яхочу туда уехать.

– Что ты там будешь делать? – Ее мать выгляделасовершенно несчастной. Сначала дочь пряталась в Санта-Эухении, словно раненаялань, а теперь решила упорхнуть. Но матери пришлось признать некоторую логику вее поведении. Это был маленький проблеск, мерцание, напоминание о той Рафаэлле,которой она была когда-то. Она по-прежнему была молчалива и странна, замкнута всебе, и даже сейчас она не говорила о том, что собиралась делать. Алехандразабеспокоилась: неужели опять отец сказал ей что-то такое, из-за чего она едетв Америку? Было ли это снова чем-то очень неприятным? Вообще-то еще не успелпройти год со времени гибели ее мужа.