– Значит, прополка? – спросил Брежнев.

– Жёсткий контроль и достаточно серьёзная система наказаний, – ответил я. – Необязательно расстреливать, как это делали в Китае. Я даже Горбачёва не расстрелял бы. Проще скомпрометировать и выгнать к чёртовой матери. Работал он когда-то помощником комбайнёра, пусть и дальше убирает хлеб.

– Мне непонятно, почему ты всё это рассказал? – спросил Брежнев. – Неужели совсем не боишься?

– Я уже прожил одну жизнь, хотя хочу прожить её ещё раз. Но я видел, куда катится мир, и пришёл сюда в значительной степени из-за этого. Да, я мог бы ограничиться Машеровым, чтобы он избежал покушения и попытался закончить начатое. Но за первым покушением последовало бы второе. Всё зашло слишком далеко, поэтому действовать нужно сейчас. Кроме того, нужно не только сохранить СССР, необходимо чтобы мы стали сильнее всех, иначе мир покатится по той же дорожке. Я очень надеюсь на ваш здравый смысл. То, что я вам говорил, от меня больше никто не услышит.

– А если услышат? – спросил он. – Почему я должен тебе верить?

– Я не самоубийца, чтобы разносить о вас сплетни. Если вы воспользуетесь моими сведениями, ничего этого не будет вообще. И кого будут интересовать чьи-то бредни? А если не воспользуетесь, то всё повторится вне зависимости от того, останусь я жив или нет. А в моей голове хранится столько всего…

– Эти сведения можно взять и так.

– Попробуйте, – внутренне похолодев, сказал я. – Кого начнёте пытать, меня или Люсю? Если меня, я остановлю сердце и уйду. Я долго занимался йогой и смогу это сделать. Это не то, к чему я стремился, но если вы не оставите мне выбора…

Я не блефовал. Когда-то прочитал о том, как йоги замедляют биение сердца почти до его остановки, и попытался сделать то же самое. Эта глупость едва не стоила мне жизни. Техника там не очень сложная, опасность в возможности утратить контроль. Мало просто замедлить биение сердца, йоги ещё как-то тормозят процессы в организме. Я этого не сделал и чуть не потерял сознание, когда дотянул сердце до десяти ударов в минуту. Если бы вовремя не остановился, мог и умереть. Но если бы альтернативой стали пытки, я дошёл бы до конца.

– А если её?

– Сделаю то же самое! – сказал я, глядя ему в лицо. – Я люблю её больше жизни, но в таких случаях поддаваться глупо. Если вы пойдёте на такое, её не отпустят. Это только в идиотских фильмах герой бросает оружие, если к виску жены приставили пистолет, зная, что убить должны обоих. Но там кто-то в последний момент вмешивается на стороне героя. Это не наш случай.

– Никто не собирается вас пытать, – сказал он, – так что можешь успокоиться. Ты нужен живой, здоровый и довольный жизнью, чтобы не тянуть из тебя сведения, которым потом нельзя доверять. Но контролировать тебя и твою подругу будут постоянно. И твои данные будут проверять на истинность.

– На полиграфе? Американская академия в две тысячи третьем году сделала выводы, что этот способ мало отличается от гадания. С Машеровым я работал без этой ерунды, и он мне доверял.

– О каком полиграфе ты говоришь? – не понял Брежнев.

– Разве их ещё нет? Значит, скоро будут. Я сейчас полностью завишу от вас, какой мне смысл вас подставлять и рисковать своей головой? Надеюсь, что я ещё буду как-то заинтересован в этой работе.

– И чего же ты хочешь? – спросил он. – Во что оцениваешь свою помощь?

– Понятно, что я буду нужен в Москве. Значит, переведёте в Москву отца, и не только моего, Черзарова тоже. Квартиры должны быть рядом. Так и мне меньше мотаться, и вашим людям легче нас контролировать. И нас должны поженить в шестнадцать лет. Конечно, если этого не сделают, я всё равно буду работать.

– А деньги? – спросил он.

– Я попросил бы и деньги, если бы в них нуждался. Пока я зарабатываю больше, чем мы тратим. Надеюсь, никаких препятствий для творчества делать не будут.

– И ты называешь это творчеством? – усмехнулся он.

– В какой-то мере. Я помню текст не дословно, поэтому вношу и свою лепту. А в песнях меня интересует не авторство, а возможность их спеть. Если хотите, можно записать их на кого-нибудь другого.

– Можешь сдать экстерном школу?

– Могу.

– А твоя девушка?

– Может за год отчитаться за два класса.

– Чем думаешь заниматься в жизни?

– В той жизни я был инженером, в этой хочу заняться творчеством. Песни, книги, художественные фильмы. Жизнь миллионов людей начнёт меняться уже в ближайшее десятилетие, а большинство того, что создадут после перестройки, однозначно не будет. А там было немало сильных вещей. Кое-что можно повторить, остальное нужно переделать. Но это не сейчас, сейчас многого не поймут. Да и не думаю я, что вся жизнь пройдёт в повторах чужих вещей, будут и свои. А Люся, наверное, станет певицей. У неё замечательный голос, а репертуар я обеспечу.

– Да, голос очень хороший, – согласился Брежнев. – И поёт с чувством. Моя жена плакала от её «Баллады». Значит, так! Вас поселят в этом санатории. Я буду отдыхать четыре дня, потом уеду в Москву. Вас заберу с собой. Вашим отцам устроят перевод и подготовят квартиры. Естественно, сообщат, что вы у нас. Родители знают?

– Только мои и только обо мне. Ну и о них самих рассказал чуть-чуть.

– А почему не сказал родителям невесты? Не доверяешь?

– А кто в такое поверит? Отец с матерью знали меня как облупленного, и то поверили с трудом, а сестре даже не говорил. И потом мне восемьдесят лет, а их дочери в пять раз меньше. Надежда сошла бы с ума!

– Не чувствую я в тебе взрослого человека, – покачал он головой. – Не мальчишка, конечно, особенно по разговору, но и не старик.

– Вы, Леонид Ильич, просто не знаете женщин!

– Это точно! – рассмеялся он. – Иди уже, знаток! Я думаю за эти дни многое у тебя узнать. Что смотришь? А тебе не было бы интересно заглянуть в будущее на столько лет? Именно рассказ, а не бумажку с датами и краткими пояснениями. И вот что… В этом санатории много высокопоставленных, как ты выразился, чиновников, но вот детей нет ни одного, поэтому ваше появление вызовет понятный интерес. Могут и задать вопрос. Всех любопытных отсылайте ко мне. Общаться не запрещаю, но только на бытовые темы. Понял? Твоей Люсе можно доверять?

– Самая умная из девчонок её возраста, которых я встречал в обеих жизнях. Не скажу, что молчунья, но и не болтушка. А о наших делах она слова не скажет.

– Ладно, иди, мне нужно подумать. Вам всё здесь покажут. Увидимся завтра.

Поселили нас не в основном корпусе, а в служебных помещениях, похожих на одноместные гостиничные номера в российских отелях моего времени, которые не претендовали на много звёзд. Только комнаты были просторней и мебель массивней. Мы оставили свои вещи в комнатах, заперли их полученными ключами и до ужина ушли гулять в парк.

– Пойдём, покажу царскую беседку, – сказала Люся, – а ты коротко расскажи, о чём договорился.