голове. – Наш щеночек, что ли? Или рыжиков с таким именем навалом»?

Не отвечаю. Мне нечего ответить.

– Сначала сдал вас, а потом и сопляка твоего пристрелил! – нервно посмеивается отчим. – Даже не знаю: благодарным ему быть, или считать конченым тупицей.

Предал?

Шоу? Тот самый Шоу? Это не шутка?

«Здесь какая-то ошибка.»

«И это всё, чем ты можешь себя утишать, птичка.»

«Молчи. Не хочу тебя слушать.»

«А я говорил, – продолжает Рэйвен, – дважды предателем стать нельзя. Предал однажды – до скончания веков с гордостью носи это звание».

«Замолчи, пожалуйста…»

«Мир тесен, что поделать.»

«Замолчи!»

Вновь картинка начинает меняться, уступая место голубому небу над головой и большой площади на которой готовятся к съёмке и суетятся десятки людей.

Вижу себя на одном из раскладных стульев, совершенно потерянную, безжизненную, с землистым цветом кожи и тёмными кругами под глазами, а девушка с яркими розовыми волосами, что крутится рядом, пытается наложить грим, чтобы скрыть за толстым слоем макияжа следы от пережитого горя.

– Боже… ты что три дня не спала? – спрашивает у меня, копаясь в чемоданчике с косметикой. – Выглядишь ужасно. Если режиссёр увидит тебя в таком виде…

– Просто делай, что должна, – отвечаю ей равнодушно, глядя вдаль стеклянным взглядом.

– Этим и занимаюсь, – гримёр поджимает губы. – Но вообще-то… Просто чтобы ты знала…

– Делай, что должна! – кричу, круто развернув к ней в голову, и вся съёмочная группа оборачивается в мою сторону.

– Эм-м… ладно, – гримёр неловко отводит взгляд, на щеках проступает румянец. – Я просто хотела сказать… что… если будешь продолжать плакать… я не смогу нанести тебе грим.

Я отворачиваюсь и утираю мокрые дорожки от слёз на лице.

– Кстати, а где Блэйз? Сегодня тебя не сопровождает? Я уж думала, он к тебе приклеился, – негромко хихикает гримёр, а у девушки, то есть у меня, судя по всему, сдают нервы: она подскакивает на ноги, подхватывает со столика чемоданчик с косметикой и яростно ударяет им об асфальт.

– Я просила тебя заткнуться!!! – орёт взбешённо и голос её ломается, уступая место пронзительным рыданиям.

– Куда ты? – кричит ей в спину кто-то из съёмочной группы, но девушка уже хлопает позади себя дверкой трейлера.

«Видимо… ты очень его любила», – тихой голос Рэйвена звучит в голове.

«Не знаю. Это просто картинка. Я не помню, что чувствовала», – отвечаю спокойно.

Голубизна над головой растворяется, становится тяжёлой, падает и окрашивается в грязно-серый, приобретая очертания высокого плохо выбеленного потолка. Однотонные жёлтые стены стремительно надвигаются, сжимая мой разум в коробке небольшого помещения, как попало заваленного чем-то очень похожим на старые декорации для детских спектаклей. Домик с единственным окошком давно выцвел, стал блеклым, по центру большого картонного солнца дыра, а у старого пошарпанного сундука продавлен бок. И на этом практически антикварном сундуке сидит человек, которого никогда не видела прежде.

На первый взгляд дала бы этому мужчине лет тридцать. И выглядит он слегка странно, если только не является одним из актёров театра. Это ведь театр? Его подсобка.

Мужчина выглядит расслаблено, даже скучающе. Широкие плечи подчёркивает длинный тёмно-серый жакет в военно-историческом стиле, декорированный двубортной застежкой, золотыми пуговицами и позументом. Узкие брюки заправлены в голенища высоких чёрных ботинок на шнуровке, а на мощной ключице играют бликами света несколько круглых медальонов на толстых серебряных цепочках. Волосы тёмные и густые, а рваная чёлка такая длинная, что прикрывает не только брови, но и с трудом позволяет видеть глаза. Прямой нос. Яркие, будто налитые кровью губы выглядят расслабленно, а волевой подбородок обрамляет лёгкая щетина.

«Алестер», – будто испуская последний свой дух, звучит в голове голос Рэйвена, и из груды декораций у дальней стены вырывается белоснежная птица, делает круг под потолком и, складывая большие крылья, опускается на плечо мужчины, будто на любимую жёрдочку.

«Белая ворона», – яркой вспышкой возникает мысль в голове и я жду… очень жду от Рэйвена объяснений, но палач молчит… Молчит! То ли не знает что сказать, то ли знает, но просто дар речи потерял.

– Подожди ещё немного, – говорит ворону Алестер и стряхивает на бок чёлку, обращая к птице для блестящих и чёрных, как адская ночь, глаза.

«Ты… ты ведь понятия не имеешь, что всё это значит, да?» – мысленно обращаюсь к Рэйвену, но тот продолжает молчать, и я с безумием понимаю, как же велико желание видеть сейчас его лицо! Понимать, что чувствует, знать, что с ним происходит…

«Рэйвен, это точно мои воспоминания?»

Нет ответа.

– Наш проводник видимо в пробке застрял, – усмехается мужчина и тут же напрягается, одновременно со скрипом двери, на пороге которой появляется девочка лет восьми и некоторое время не двигается с места глядя на незнакомца сквозь две узкие щёлочки в чёрной театральной маске на лице. В маске волчицы. Красивой, декорированной пушистой шёрсткой и чёрными камешками вокруг прорезей для глаз. Остроконечные уши топорщатся на макушке, а на руках – мягкие перчатки имитированные под волчьи лапки. Меховая жилетка на молнии вплотную сидит на хрупкой фигурке девочки, а сзади у ног болтается эффектный пушистый хвост.

И что всё это значит?..

– Ты кто? – голос девочки даже удивлённо не звучит, скорее – крайне заинтересованно.

Мужчина разваливавшийся на сундуке лениво оборачивается назад, будто рассчитывая увидеть кого-то ещё позади себя, затем удивлённо смотрит на девочку и тычет пальцем себе в грудь:

– Ты это мне?

– Тебе! – девочка делает шаг вперёд и захлопывает за собой дверь, прежде чем Алестер успевает попросить её этого не делать; раздражённо вздыхает и на секунду прикрывает глаза.

– Нет здесь никого, – тяжело смотрит на девочку. – Давай, вали отсюда, мелкая.

Но девочка и не думает слушаться. Подходит всё ближе и крайне озадачено смотрит то на Алестера, то на ворона на его плече.

– Она настоящая? – кивает на птицу и та, будто недовольно начинает бить крыльями.

– Это – он. Он, а не она, – безо всякого желания сообщает Алестер и, щурясь, недовольно смотрит на девочку: – А мама с папой не учили тебя сторониться подозрительных незнакомцев? Что если я…

– Извращенец? – фыркает девочка, складывая пушистые лапки на груди. – Извращенцев не пускают в театр. Тут везде охрана.

Лицо Алестера хмурится всё больше и в этот момент… именно в этот, я замечаю поразительное сходство с лицом человека, которого уже хорошо знаю. Его мимику, его жесты, его самовлюблённость, и вечное недовольство чем-то, бегущей строкой скользящее по лбу.

– Сколько тебе лет? – спрашивает Алестер без доли интереса в голосе, будто упрекая за то, что какая-то шмакодявка вообще осмелилась рот открыть в его сторону.

– Почти восемь.

Кивает, будто с самим собой соглашается.

– Вот