Моральная ответственность заключается в ответственности за действия, которые человек совершил, это касается и политических, и военных действий. Нельзя просто сказать «приказ есть приказ». Любой поступок должен быть морально оценен.

Метафизическая ответственность, в понимании Ясперса, базируется на «солидарности между людьми как таковыми; солидарность делает каждого ответственным за всякое зло, за всякую несправедливость в мире, особенно за преступления, совершаемые в его присутствии или с его ведома. Если я не делаю, что могу, чтобы не допустить их, я тоже виновен. Если я не рисковал жизнью, чтобы предотвратить убийства, но я при этом присутствовал, я чувствую себя виновным, и никакие юридические, политические или моральные объяснения тут не подходят. То, что после такого я продолжаю жить, ложится на меня неизгладимой виной». В трактовке Ясперса, метафизическая ответственность отличается от моральной вины тем, что распространяется не только на совершенное, но и на не совершенное человеком.

От какого-либо вида ответственности не может быть освобожден ни один человек, живший в том обществе и в то время… Этот вывод, на первый взгляд, кажется чрезмерно ригористическим, но компромисс здесь недопустим…

По словам Ханны Арендт, самым печальным в истории немецкого Сопротивления было то, что «группы движения были крайне немощны». Политическая немощь немецкого Сопротивления имела объективную природу — дело в том, что обыденность тоталитарного государства сделала «невидимым» для немцев его моральную неполноценность. Последняя была явной только для немногих людей, обладавших острым моральным чувством и «зрением». Вместе с тем, в Третьем Рейхе до конца сохранялась возможность для нонконформизма, жизнь содержала множество лазеек для ухода от идеологического партийного контроля и унификации. Тем более что и до войны и во время войны — вплоть до 1944 г. — жизнь в Германии была относительно комфортной: это выражалось в последовательном росте уровня жизни немцев за двенадцать лет нацизма.

Огромное значение для строительства новой Германии имело внутреннее преодоление тоталитаризма, а это очень непростая задача. Для немцев после войны стало чрезвычайно важно найти в близком прошлом какой-либо прецедент высокой моральной позиции (антинацистской). Собственно, в этом и заключается главное значение Сопротивления (именно от него ведет свою политическую традицию современная ФРГ) для современной немецкой действительности: в преодолении тоталитарного менталитета и наследия национал-социализма с его культурой, конформизмом, пассивностью и отсутствием гражданского общества.

Верующие гитлеровской Германии рассказывали такую быль: нацистский функционер взял с кафедры священника тонкий стеклянный стакан и сказал, обращаясь к прихожанам, что после войны католическая вера разобьется так же, как стакан, и бросил его на пол. Стакан запрыгал по каменным плитам и не разбился.

Христианская церковь и нацизм — это взаимоисключающие друг друга мировоззрения, совершенно различные морально-этические и идеологические системы, поэтому конфликт между церквями и режимом нетрудно было предвидеть, он был запрограммирован, ибо партия носила идеологический, мировоззренческий характер. Можно возразить — ведь в партийной программе был пункт о «позитивном христианстве», предусматривающий сотрудничество с церковью, но его следует рассматривать как тактический: с целью привлечения масс и организации единого с консерваторами фронта против левых (до прихода к власти Гитлера) и удержания (после 1933 г.) симпатий верующих.

Кроме собственно мировоззренческой позиции, церковь занимала и политическую позицию, которая необходимым образом должна была быть компромиссной. Иными словами, бескомпромиссная позиция церкви в Германии по отношению к нацизму была невозможна уже в силу традиции. Церкви (особенно католическая) и прежде привыкли к компромиссу с государственной властью и никаких иллюзий в отношении сосуществования христианства и национал-социализма не питали, хотя до прихода нацистов к власти католические иерархи время от времени запрещали верующим вступать в НСДАП: в 1930 г. председатель Фульдской конференции епископов кардинал Бертрам впервые объявил одновременную принадлежность к партии и церкви несовместимой, а последний раз подобный запрет католических иерархов был обнародован 17 августа 1932 г. Отношение же к нацизму евангелической церкви следует дифференцировать: с одной стороны, между нацистами и консервативной частью протестантских священников было много общего (неприятие либерализма, демократии, парламентаризма), а с другой стороны, нацистам удалось расколоть протестантское движение, создав диссидентскую ДК (церковь «немецких христиан»), которая искренне надеялась осуществить «рехристианизацию» немецкого народа, поскольку (на их взгляд) еще в XIX в. церковь в значительной степени утратила контакт с простыми людьми. Поскольку католическая церковь в теологическом отношении являлась значительно более единой организацией, чем множество евангелических церквей Германии, то создать в католическом стане организацию, подобную ДК, было невозможно. Попытки, однако, все же были предприняты, но они почти не имели успеха. Гораздо больший эффект имело прямое обращение Гитлера к папскому престолу (в 1929 г. так же поступил Муссолини). Результатом такого обращения стало заключение в 1933 г. конкордата (договора, регулирующего правовое положение католической церкви в государстве и его обязательства по отношению к папскому престолу), при этом каждая из договаривающихся сторон исходила из различных представлений и ожиданий: каждая надеялась, что другая признает ее права и претензии. Гитлер и не думал придерживаться условий конкордата — на его взгляд, католическая церковь не могла быть равным договаривающимся партнером рейха, а потому последний не мог иметь по отношению к ней никаких обязательств. В Ватикане же (особенно при папе Пие XII) бытовало представление о том, что после исчезновения католической партии Центра только Рим сможет позаботиться об интересах немецких католиков. Иными словами, каждая из сторон имела собственные представления, несовместимые друг с другом, поэтому конкордат имел некоторое значение только в начальной фазе Третьего Рейха.

Гитлер вспоминал, что в юности у него была только одна ассоциация со словом «церковь» — «динамит». Со временем, правда, он начал осознавать глубину укорененности в народе христианской веры и ограничился позиционной войной с церковью. В разговорах, однако, Гитлер довольно резко высказывался о христианстве: «Как жаль, что Библия была переведена на немецкий язык, и таким образом вся эта еврейская белиберда стала известна нашему народу». По приходу к власти Гитлер постарался ограничить всякое политическое влияние церкви. В соответствии с позицией фюрера, нацисты изначально занимали по отношению к немецким церквям нигилистическую позицию, нацистская верхушка была настроена атеистически, отвергала христианское мировоззрение и обрядность (что лишило Гитлера миллионов сторонников до 1933 г.). После бесспорного успеха нацистов на одновременных выборах в рейхстаг и на референдуме по поводу выхода Германии из Лиги наций (12 ноября 1934 г.; на выборах в рейхстаг нацисты получили 92,2% из 43 млн. голосов, а на референдуме — 93,4%) Гитлер мог констатировать, что пользуется практически полной поддержкой народа. Гораздо меньшую поддержку Гитлер получил при проведении референдума по поводу объединения функций президента и канцлера (19 августа 1934 г.). СД передавала, что одной из самых существенных причин неблагоприятных итогов референдума являются запреты на деятельность различных религиозных объединений и союзов: таким образом католики выражают свой протест. Иными словами, антирелигиозность нацистов несла им вред, а влияние церкви было столь устойчиво, что даже большая часть членов партии продолжала платить церковный налог, являвшийся добровольным.