6

– Уж такая была коровушка, такая кормилица! По ведру молока давала... да послушная, да смирная... родной сестры не надо, такая умница! Ой, чует сердечушко, сожрали волки мою красавицу! Ой, лежат в лесу ее косточки-и-и!..

– Уймись, баба, не вопи. Неси миску с водой, поглядим, жива ли твоя кормилица.

Зареванная рябая бабенка метнулась к дверям, спеша угодить загадочной старухе, что заявилась в силуранскую деревушку Малые Буреломы. Сама в лохмотьях, а держится королевой! Властная, надменная, прямая, с высоко поднятой головой... а взгляд-то, взгляд!.. Ой, дурной глаз! Так тебя насквозь и видит, каждую косточку твою пересчитывает!

Пришелица обернулась, окинула тяжелым взором столпившееся вокруг мужичье, небрежным движением поправила на плече рваный плащ. Ничего угрожающего не было в этом жесте, но толпа шарахнулась в стороны.

Как не испугаться! Ведунья! Настоящая ведунья! Даже задумываться не стала, так и сказала жене Крулата-скорняка: мол, заплакана ты, баба, не с дури, а с большой беды – корова у тебя пропала...

Рябая Зурби, продолжая всхлипывать, неловко вывернулась из двери, неся в вытянутых руках глиняную миску с водой. Полуотвернувшись, судорожно ткнула ее в сторону грозной гостьи, словно обе руки в костер сунула.

Ведунья, ловко приняв миску, поставила ее на крыльцо. Сняв с пояса полотняный мешочек, извлекла оттуда горсть мелко нарезанных листьев, высыпала в воду:

– Вижу... вот, сама посмотри. Чего боишься, глупая? В миске рак не сидит, за нос не цапнет... Жива твоя корова!

– Где?! – сразу забыла страх рябая Зурби, потянулась к миске.

– Многоликую тешить такими штуками... – неодобрительно прошамкал из-за спин старческий голос. Вредного деда никто не поддержал: все понимали, что такое корова в хозяйстве. Сколько шкур пришлось выделать и отвезти в город Крулату-скорняку, пока не сколотил денег на свое мычащее сокровище! А теперь – волкам отдать? Как же! Обойдутся серые! Тут уж Многоликая не Многоликая, а свое добро спасать нужно!

– Рыжая, верно? – продолжала ведунья, не сводя глаз с миски. – Левый бок белый? Левый рог почти прямой, а правый вниз глядит?

– Да-а! – взвыла Зурби. – Где она, хорошая моя?

– Не вижу, – озабоченно бормотнула ведунья. – Кто-то шутки шутит, мою воду мутит... А! Поняла! Корову, хозяюшка, лесовики прячут. Со зла или озоруют, про то не знаю. Надо с ними поговорить. Может, вернут пропажу.

– Так потолкуй с ними! – прогудел с крыльца Крулат. Высокий, костлявый, с закатанными до локтей рукавами, он выглядел довольно грозно.

Ведунья бросила на него неодобрительный взгляд.

– Потолковать-то можно, да дело больно опасное. Ты ж не думаешь, что я без платы пойду лес сердить?

Настроение толпы неуловимо изменилось. Одно дело гневить богов и тешить Хозяйку Зла... это еще ничего, это можно. Но развязать кошелек – это уже совсем другая песня поется, тут не раз в затылке почешешь!

Но Крулат очень хотел вернуть Рыжуху. Он выразительно глянул на жену. Та, скривив губы, ушла в дом, загрохотала чем-то и вернулась, прижимая к груди грязный полотняный узелок. Под строгим взором мужа неохотно развязала узелок и высыпала на крыльцо горсточку медяков, среди которых сиротливо затесались две серебряные монеты.

– Это что еще? – брезгливо поинтересовалась ведунья. – Ты крошки со стола смела, чтоб воробьев покормить?

От обиды у Зурби враз высохли слезы.

– Это, чтоб ты знала, деньги! – сообщила она гневно. – Глянь получше, коли видеть не приходилось! И все тебе – чтоб сделала пустяковую работенку!

– Я?! За эту горсточку мусора? Да раскатайтесь вы все в тонкую лепешку!

– Погоди! – окликнул скорняк разгневанную старуху, которая уже собралась уходить. – Добавлю две рысьи шкуры – выделанные, мягкие.

Старуха заколебалась: шкуры – не рогожка! Но устояла, ответила зловеще:

– Рысьи, да? А если лесовик узнает, что я плату взяла шкурами его слуг? Знаешь, что будет? Меня найдут в чаще с разорванным горлом. А твою деревню будут осаждать две гигантские рыси, пока не истребят все живое.

Угроза подействовала. Крулат повернулся к толпе:

– Соседи, помогите кто сколько может! Шкуры продам – рассчитаюсь.

Мужики призадумались. Крулат – хозяин крепкий и человек честный. А все-таки сочувствовать – это одно, а кошельком тряхнуть – очень даже другое! А тут еще из-за спин выскочила Жайта – разбитная, недавно овдовевшая бабенка – и заверещала:

– Ой, люди, да что мы ее слушаем! Мало ли хитрого народу по округе шляется! Хапнет она денежки – и махнет подолом! Вот ко мне пару дней назад попросился один такой переночевать. Я его, дура, накормила, напоила, про вдовью долю горькую до утра рассказывала! Жалел меня, гад, поддакивал! На дорогу хлеба дала, молока... А он, сволочь, мужнины сапоги спер!

Старуха злобно процедила сквозь зубы:

– Жаль, муженек покойный не мог в окошко заглянуть, полюбоваться, как тебя утешают. Чего ты там прохожему дала, молока или еще чего?

После споров, криков и размахивания руками деревня пришла к решению: скинуться, чтобы ублажить жадную старуху. Крулат вернет, когда сможет.

Смахнув в свой мешочек у пояса медь и серебро, ведунья сухо сказала:

– Солнце садится. Пойду к речной излучине лесовиков кликать.

– И я с тобой! – тут же откликнулась Зурби.

– И я, – поддержал жену Крулат. – Или думала, мы тебя одну отпустим?

– И я! – радостно завопила Жайта. – Еще сбежит, такая хитрая! Прямо как тот... чего-чего мне не плел, а сам мужнины сапоги спер!

– Может, всей деревней пойдете? – ядовито поинтересовалась старуха.

– А что? – отозвался бас из толпы. – И пойдем! За нашими денежками приглядим!

Старуха поморщилась: дело становилось для Малых Буреломов родным, кровным.

– Сказители говорят, – встряла какая-то женщина, – что в старину люди всей деревней лесовиков выкликали!

– Ах так? – возмутилась ведунья. – Тогда пусть вам сказители корову и...

Она не договорила: зубья вил легко – пока легко! – коснулись ее груди.

– Вот вы как! – прищурилась ведунья. – Ладно. Будь по-вашему. Идите! С детьми! Со стариками! Скотину из хлева прихватите! За родичами в соседнюю деревню сбегайте! Приглядите, чтоб я у вас сапоги не сперла! Но если лесовик прогневается, я не виновата. Вперед, смелое дурачье!

* * *

Хорошо храбриться посреди родной деревни, на глазах у жены и соседей. А меж темным лесом и стылой вечерней рекой, когда в ветвях сонно перекликаются птицы, устроившиеся на ночлег... когда в небе встает прозрачный серп месяца... когда каждый куст кажется чудовищем, замершим перед прыжком... тут уж как-то не тянет строить из себя героя.