Но не родился еще на свет крестьянин, который легко расстался бы со своими деньгами!

Конечно, в полном составе деревня в лес не двинулась. Но человек десять, покрепче да посмелей, пошли за подозрительной старухой, прихватив вилы, косы, цепы и прочие орудия, пригодные не только для земледельческого труда. Во всяком случае, у ведуньи, которая время от времени бросала на спутников нервные взгляды, не возникало и мысли о добром поселянине, заботливо возделывающем родную ниву.

Из женщин отважились сунуться в лес только две. Рябая Зурби не думала об опасности, устремленная мыслями к злополучной Рыжухе. А Жайта сгорала от любопытства, но напустила на себя вид недоверчивый и мрачный: плелась позади процессии и бормотала что-то про мужнины сапоги.

В чаще ухнул филин. Крестьяне, побледнев, сгрудились вокруг скорняка и его жены. Вилы и косы в руках внезапно показались им нелепыми, бесполезными против грозных сил, что затаились в чаще.

А ведунья, наоборот, встрепенулась, обернулась на уханье, словно услышала голос друга. Стоя спиной к реке, она протянула руки к чернеющей опушке. И заструились странные, хитро сплетенные меж собой словеса:

О темный лес, таинственный и чудный!

В сплетении ветвей твоих таится

Неуловимая для взгляда жизнь.

Чей взор зеленый вспыхнет и погаснет?

Кого листва плащом своим укроет?

Чей шаг неслышно заскользит по мхам?

О Человек, здесь гость ты, гость случайный,

Тебе не рад притихший, хмурый лес...

Два гибких молодых деревца зашумели кронами, вершины их закачались и вдруг резко склонились к земле, словно отдав поклон ведунье.

Цепы и дубины в руках крестьян тоже склонились к земле – бессильно, растерянно. Похоже, их владельцы попросту забыли, что у них в руках оружие.

Твои глубины, чаща вековая,

Сравниться могут лишь с простором моря.

Случайный путник, что забрел в чащобу,

Подобен моряку на утлой шлюпке:

Он своего не ведает пути...

Черный куст затрепетал листвой, захрустел сучьями, и вдруг из него выросли две кривые суковатые «руки», простерлись навстречу крестьянам. А те как-то разом потеряли интерес и к заплаченным деньгам, и к криворогой корове скорняка. Не в одной лохматой голове мелькнула мысль: хорошо бы оказаться дома, у очага, а дверь чтоб была заперта на засов... и окна ставнями закрыты...

Непостижимым и неповторимым

Был день, когда творили боги лес... —

нараспев продолжила ведунья, но ее перебило дружное оханье за спиной.

На опушку вывалилось и заплясало, нелепо дергаясь, существо, отдаленно похожее на человека – если бы из человека могли во все стороны расти ветки с листьями.

– Зачем трево-ожишь меня, же-енщина? – вопросило существо нараспев, чуть растягивая слова.

Крестьяне содрогнулись, чувствуя, что только ослабевшие от страха ноги мешают им покинуть это страшное место со всей возможной скоростью. И никто не заметил, как вдовушка Жайта встрепенулась, с недоумением вслушиваясь в голос лесовика.

– О повелитель леса, – смиренно просила ведунья, – окажи милость поселянам, помоги отыскать корову. Это бедное животное не из твоих слуг.

– Во-олки – мои слу-уги! – капризничал лесовик. – Они бу-удут сыты!

– Пощади, хозяин леса! Сжалься над бедными крестьянами! Где корова?

– У Лягушачьей за-аводи, – сменил лесовик гнев на милость, – в овра-аге...

– Постой, – воспрянул духом Крулат, – ты так растолкуй, чтоб я нашел! Там этих оврагов... – И шагнул к лесовику, забыв, что сжимает в руках топор.

– Не п-подходи! – взвизгнул лесовик, перестав выпевать слова. – Уб-берите д-дурня д-деревенского! Б-брось топор, гад!

Крулат растерянно остановился. И тут из-за спин мужиков вырвался возмущенный вопль вдовушки Жайты:

– Ой, да чтоб тебя Многоликая... Лю-юди-и-и! Держите ворюгу! Это ж он! Который ночевал! Который сапоги!.. Так же заикался!..

На мгновение все замерли, а затем лесовик шарахнулся назад, сливаясь с вечерней чернотой. Сообразительный Крулат, вскинув топор, помчался следом:

– Стой, собачий потрох! Шкуру спущу! Где моя корова?!

– Ведунью держите! – еще громче заголосила его супруга. И вовремя заголосила: старуха бочком двигалась к реке. Видимо, решила, что дальше разберутся без нее.

Два мужика бросились на ведунью. Лихая бабка уклонилась от удара одного противника, пнула в пах другого, вырвала у согнувшегося от боли мужика цеп и, как заправский вояка, отбила дубину его односельчанина.

И тут рябая Зурби показала, за что ее ценит муж. В тот миг, когда старуха ударила цепом по дубине, Зурби храбро нырнула под цеп, сдернула с пояса мошенницы кошелек и отступила за спины мужчин, не получив ни ссадины.

А на опушке шла потасовка. Шустрый «лесовик» удрал, зато под деревьями, которые только что загадочно кланялись, обнаружился коренастый крепкий тип, который начал раздавать зуботычины крестьянам, пробиваясь к лесу.

Потревоженные птицы снимались с гнезд, спугнутые разноголосицей.

– А сапоги-то!.. Мужнины!.. Люди добрые, хватайте этого, который с сапогами!

– Эй, Крулат, в кустах еще один сидит!

– Лови и его! Всех лови, потом разберемся!

– Мать твою через колено и дышлом на бороне!..

– Ведунью не упускай, мужики! Держи гадюку!

– Смылась ведунья, хватай кого можешь!

– А-а, зараза, ты кусаться?!

– За ногу его! За ногу!.. Да не за мою, дурни еловые!..

– Ушел, медведище. Ну, кулак у него... Эй, сосед, а ты кого поймал?

– Да держу одного поганца... Сразу пришибем или как?

– Слышь, Крулат, а он какой-то не тот...

– Тот, не тот – вяжи его, соседи! Хоть одного, да словили! Жайта, глянь, не он у тебя ночевал?.. Ну, что ревешь, дура-баба? Другой, так все одно – из ихней шайки. А ну, тащим к Лягушачьей заводи! Не покажет, где моя Рыжуха спрятана, – там его и утоплю, греха не побоюсь!

А высоко над гамом и сумятицей, на толстой сосновой ветке сидел, прижавшись к стволу, маленький лесовичок. Настоящий. Серо-зеленый, неразличимый в шапке хвои. С испугом и недоумением глядел он вниз и вздыхал: до чего же шумна, непостижима и опасна человечья стая!

* * *

Под утро крестьяне вернулись в деревню, ведя за рога Рыжуху. Пленник, долговязый тощий прохвост с соломенного цвета волосами, без писка согласился показать, где спрятана корова, под градом тычков и пинков проводил своих пленителей к заветному оврагу, а затем в темноте сбежал. Его исчезновение никого не огорчило: мужики торжествовали победу, наперебой галдя и вовсю преувеличивая свои заслуги в разгроме шайки. Крулат гордо обнимал за плечи жену: рябая не рябая, а кошелек отстояла!