Наконец Клаус распрощался с другом, велел Вале отнести в кухню корзинку с яйцами и домашней колбасой — плату за лечение — и собираться домой.

Они ехали не спеша, и Валя, устроившись рядом с Клаусом на козлах, а не на сиденье сзади, рассматривала город, будто видела впервые. Да так оно и было. Когда Клаус вёз их с Лизхен к врачу, Валя так плохо себя чувствовала, что почти ничего не рассмотрела. Сейчас ей всё казалось интересным. Разноцветные дома. Ярко-зелёные, а кое-где и цветущие, несмотря на зиму, растения в ящиках — на окнах, балконах и у дверей. Ровненькие — камешек к камешку — мостовые, выложенные пилёным булыжником или брусчаткой. Афиши величиной в половину дома на фасаде кинотеатра.

Мимо, по-военному печатая шаг, промаршировал отряд мальчишек лет четырнадцати-пятнадцати. Перед строем шли два барабанщика, и сухая чёткая дробь барабанных палочек летела по улице, отражаясь от стен домов. Ребята в одинаковых рубашках и коротких штанах, одинаково странно причёсанные: коротко стриженные затылки, выбритые волосы над висками, а спереди — длинные пряди, зачёсанные назад. Парни что-то громко пели и по команде вскидывали руки вперёд и вверх.

— Кто это? — тихо спросила Валя Клауса.

— Гитлерюгенд. Детская военная организация. В неё вступают с четырнадцати лет.

— И Тиль тоже?

— Нет. Тиль ушёл после восьмого класса народной школы — ему как раз четырнадцать исполнялось, — чтобы не вступать туда. Мы, конечно, хотели, чтобы он дальше учился, но пока он решил, что будет работать с нами. Там слишком много политики.

— А Басти не должен вступать куда-нибудь? — Валя вспомнила, что на родине малыши вступали в октябрята и только потом — в пионеры[108].

— Есть организация для младших, — не очень охотно ответил Клаус. — Юнгфолькс называется. Туда с десяти лет вступают, так что ему пока рано — и очень хорошо, что ему только семь. Ещё есть совсем для маленьких — с шести лет, но мы до школы делаем вид, что никак не можем его отпускать. Мол, далеко и в лагерь детский ему нельзя, потому что мы воспитываем его бауэром. А там видно будет. Может, что-то поменяется. Мы с Мартой против таких… почти военных организаций для детей. Но, боюсь, мы недолго сможем их ограждать от этого.

Тем временем повозку нагнал ещё один такой же отряд. По команде парни грянули песню, и Валя чуть не свалилась с сиденья, услышав знакомую звонкую мелодию.

— Что?! — воскликнула она, от неожиданности — по-русски.

Клаус удивлённо посмотрел на неё.

— Не может быть… — с трудом собрав разбежавшиеся немецкие слова, сказала Валя. — Это наша песня! Мы в школе учили. И по радио её часто передавали. «Марш авиаторов» называется. «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор», — тихонько пропела она русский вариант, и Клаус услышал, что это точно та самая мелодия.

— Погоди-погоди, — сказал он. — У нас говорят, что в конце двадцатых годов это была песня немецких коммунистов, а теперь вот наши новые власти приспособили её для гитлерюгенд. Что же получается? Ваши коммунисты поделились ею с нашими? Или наоборот?

Валя пожала плечами. Песня опять напомнила ей о доме, у девочки снова заболело в груди. Как бы ни было ей хорошо у Шольцев, но что там дома? Как узнать? Клаус несколько раз возил её письма в комендатуру для отправки в Крым, но ответов не приходило. Она притихла и грустно сидела рядом с хозяином, потеряв интерес к чужим улицам.

Вслед за отрядом гитлерюгенд проехало несколько военных автомобилей и солдаты на мотоцикле. Валя вздрогнула. Сразу вспомнились фашисты в родном городе, залитая кровью брусчатка возле городского сквера и невидящие глаза Олега, устремлённые в небо.

Она отвела взгляд и, чтобы не заплакать, стала смотреть вперёд.

Прогремел и остановился невдалеке двухвагонный трамвай. Высокая девушка в форменных брюках и кителе выглянула из задних дверей вагона. На груди у неё висела кондукторская сумка. Увидев, что пассажиров на остановке нет и ничто не мешает движению, она подняла флажок, видимо, подавая знак водителю, и трамвай тронулся.

Потом повозку обогнал чудной автомобиль — фургон с надписью «Хлеб от Михаэля Швабе». На его крыше виднелось несколько сетчатых коробов, в которых просматривалось что-то похожее на знакомые Вале торфяные брикеты. Позади фургона была приделана какая-то странная штуковина — то ли большой бак, то ли маленькая цистерна. «Зачем цистерна, если он хлеб возит?» — подумала Валя. И вдруг водитель остановил машину, забрался по нескольким перекладинам к цистерне, открыл наверху дверцу и… бросил туда пару таких же брикетов!

Печка?! Валя буквально вытаращила глаза. Клаус, глядя сбоку на её ошеломлённое лицо, рассмеялся.

— Что, никогда не видела? Да, у нас автомобили ездят на торфе или на дровах! Газогенератор называется. Умельцы вспомнили старинный опыт. Когда-то в начале двадцатого века такие машины были. А у нас бензин с тридцать девятого года — только для нужд армии и экстренных служб. Вот и выкручиваются люди как могут. Ты не раз ещё такие машины встретишь. Даже автобусы.

Они ехали по нарядной улице, где шли хорошо одетые люди и две совсем юные весёлые девушки катили детские коляски и вели за руки двух ребятишек постарше.

— Это такие молодые мамы? — не удержалась Валя от вопроса.

— Нет, конечно, — улыбнулся Клаус. — Видишь — они в форме. Это девочки из женской организации, такой же как гитлерюгенд, — Союз немецких девушек. У них есть программа трудового и семейного воспитания. Они гуляют с малышами, когда мамы уходят по делам. Или помогают по дому работающим женщинам, учатся вести хозяйство. Окончившие школу девушки отправляются на год в какую-то семью или крестьянское хозяйство, чтобы на практике освоить домоводство.

«Как совсем по-другому устроена у них жизнь, — подумала Валя. — До́ма у нас совсем всё не так. Или есть похожее? Вот пионерская организация, например…»

Додумать эту мысль она не успела — повозка въехала на площадь, и глазам седоков представилась странная картина. К большому столбу, стоящему чуть не посредине, были привязаны с разных сторон мужчина и женщина. Мужчине спутанные волосы лезли в глаза, у женщины же кое-как обритая голова и разорванное на груди платье свидетельствовали, что это сделано специально и насильно. Обмотанные одной верёвкой, оба не могли даже пошевелить руками. Та же верёвка прижимала к людям с каждой стороны рейку с прибитым на ней плакатом. Валя не видела надписи над головой женщины, а над мужчиной красиво и чётко было написано: «Я — загрязнитель немецкой нации».

На январском ветру женщина дрожала мелкой дрожью. Вале казалось, что она слышит, как стучат зубы несчастной, а потом поняла, что зубы стучат у неё самой и она никак не может справиться с голосом.