Амми и Абба тоже меня не понимали. Видя, что я спорю с имамами и возражаю им, они сочли это поразительной, ни с чем не сообразной дерзостью, и задумались о том, не сошел ли я с ума. Амми начала посылать меня к психиатру, настаивая, что у меня, должно быть, что-то неладно с головой. Врача она заранее предупредила: я, мол, верю, что могу разговаривать с Богом и что временами Он мне отвечает. Однако, несмотря на возражения Амми и Аббы, психиатр не нашел у меня никаких душевных расстройств, а вместо лечения порекомендовал семейное консультирование. Амми и Абба остались чрезвычайно низкого мнения о западной психиатрии, но этот вопрос больше не поднимали.

Время текло для меня мучительно медленно, и мне очень не хватало христианской общины. В те дни я нередко заходил в христианские магазины и подолгу бродил там, просто чтобы побыть среди других верующих, хоть они никогда со мной и не заговаривали. Я начал ходить по разным церквям, и одна из них, как оказалось, была направлена на служение среди студентов. Там я услышал, что в Атланте планируется четырехдневная конференция под названием «Passion»: туда съедутся более двадцати тысяч студентов-христиан со всей страны, будут выступать мировые знаменитости и звучать богослужебная музыка. Такое мероприятие я пропустить не мог! И очень рад, что не пропустил: ведь там я встретил женщину, которая стала моей женой.

Мишель училась на третьем курсе в Академии береговой охраны в Коннектикуте. Познакомил нас общий приятель, ее однокурсник, перешедший туда из «Олд-Доминион». Хотел бы я сказать, что, пораженный ее красотой, влюбился с первого взгляда – но, увы, правда в том, что при первой встрече я ее почти не разглядел. Я приехал служить Богу, и мысли мои были заняты совсем другим. Но Мишель заинтересовала моя история и то, что сделал для меня Бог, и она спросила, можем ли мы пообщаться.

После конференции Мишель уехала в себе в Коннектикут, а я вернулся к себе в Вирджинию, но мы переписывались по электронной почте и в мессенджере. В этих письмах Мишель начала открывать мне свое сердце и душу. Никогда еще я не встречал такой искренней, открытой, честной и верной души, такой готовности служить ближнему и жертвовать собой. Не много времени потребовалось мне, чтобы осознать: мне встретилась редкая, уникальная женщина, настоящий бриллиант, и я буду последним идиотом, если ее упущу. Но это означало для меня новые битвы.

Родители Мишель, когда я с ними познакомился, были добры и гостеприимны; однако ясно было, что бывший мусульманин, ухаживающий за их дочерью, сильно их смущает. То, что Мишель был всего двадцать один год, а у меня пока не было ни работы, ни дохода, тоже, разумеется, делу не помогало. Так что, когда я попросил руки их дочери, они отказали. Потом отказали еще раз. А на третий раз согласились.

Оставалось убедить Амми и Аббу. Амми просто отказалась даже думать о том, что я могу жениться на американке.

– Ладно, ты стал христианином, – говорила она. – Но почему бы тогда не жениться на христианке из Пакистана? Она, по крайней мере, будет знать нашу культуру!

Я отвечал, что об этом думать уже поздно, что я просил совета у Бога и совершенно уверен, что Мишель станет для меня идеальной парой.

Абба, напротив, начал постепенно смягчаться. Как-то раз после долгого спора, когда Амми в слезах и в досаде вышла из комнаты, он сказал мне:

– Набиль, если Мишель суждено стать моей невесткой, я хочу с ней познакомиться.

Он познакомился с ней за неделю до свадьбы, когда Мишель наконец переехала в Вирджинию, чтобы соединить жизнь со мной. Видя, что свадьбу не остановить, и Амми смирилась и согласилась встретиться с невесткой.

Крушение семьи

Однако родители отказались благословить мой брак и не пришли на свадьбу. Не пришел никто из семьи, кроме четверых моих любимых кузенов и дядюшки. Все это было для меня мучительно; даже сейчас не могу вспоминать об этом без сердечной боли. Впрочем, признаю, что это же верно и для моих родителей, особенно для Амми. Сколько надежд возлагала она на меня, единственного сына! Но, когда я сперва стал христианином, а затем женился на христианке, да еще и на американке, все ее надежды рухнули.

В этих семейных треволнениях моя сестра Баджи старалась сохранять между нами мир. Она знала, что я собираюсь обратиться: я признался ей в этом в декабре 2004 года, в ту неделю, когда увидел первый сон. Но единство семьи всегда волновало ее куда больше моих религиозных взглядов. Для нее в этом есть смысл: ее взгляд на ислам окрашен западной веротерпимостью, и она считает, что Аллах вполне мог пожелать привести меня к Себе путями христианства.

Во всяком случае, Баджи больше всего беспокоила не судьба моей души, не мое спасение в вечности, а разногласия с семьей. Я упрямо следовал своим христианским убеждениям, а Баджи все сильнее тревожило то, что это может погубить нашу семью, и не раз она советовала мне «не обострять» и «быть с родителями помягче». Она боялась, что любой мой шаг может стать последней соломинкой.

Так и вышло. В 2009 году, на пороге окончания медицинской школы, я понял, что хочу стать не врачом, а священником. Когда я рассказал о своем решении родителям, они просто не поняли. Помню, как Амми говорила:

– Набиль, ты стал христианином. Хорошо, с этим мы смирились. Ты женился на Мишель. Мы смирились и с этим. А теперь ты бросаешь медицину? Единственное, что у нас осталось, единственное, чем я еще могу гордиться! Неужели ты ни в чем не можешь послушать родителей?

Я пытался объяснить ей, что чувствую призвание к служению Богу, но идея призвания оставалась ей просто непонятна.

– Можно же быть христианином и врачом, – твердила она. – Вон сколько врачей-христиан! Почему ты не можешь просто лечить людей, зачем непременно говорить с кафедры о христианстве и об исламе?

В конце концов она пришла к выводу, что все свои решения я принимаю назло родителям, только чтобы причинить боль ей и Аббе. После этого родители разорвали со мной отношения.

Эти разговоры с родителями происходили в 2009 году, однако решение оставить медицину я обдумывал по меньшей мере с 2006-го. Пастор моей церкви знал, что я стал христианином после изучения Библии и исторического Иисуса вместе с Дэвидом, поэтому попросил меня произнести серию проповедей по поводу фильма «Код да Винчи», в то время вышедшего на экраны. Дэвид, вернувшийся на летние каникулы в Вирджиния-Бич, помог мне составить первую проповедь, и 21 мая я ее произнес. После этой проповеди двое атеистов обратились к Христу. Другие церкви начали просить нас выступить перед их паствой, и скоро стало очевидно, что мы призваны к служению.

Прежде чем продолжать, я должен сказать: верующие из мусульманских семей приходят к священничеству слишком часто и слишком быстро. Обычно их христианские друзья, потрясенные тем, что друг-мусульманин принял Христа, просят его произнести в церкви свидетельство о своем обращении. Свидетельства эти часто звучат сильно и ярко, да к тому же непривычно для американцев, и слава о них быстро распространяется. Вскоре новообращенные из мусульманских кругов уже вещают и учат окружающих – не успев ни укорениться в вере, ни возрасти во Христе, ни пережить истинное духовное преображение. Так случилось и со мной: и года не пробыв христианином, я уже учил в церквях, вел публичные споры с имамами, делился своим свидетельством с сотнями людей. Убедительно прошу других не повторять моей ошибки! Не меньше двух лет ученичества и духовного роста необходимо новообращенному, прежде чем начинать учить других. Сам я молодым священником допустил несколько серьезнейших ошибок именно потому, что мне не хватало благодати и мудрости, рождающихся лишь из времени, проведенного с Христом и Словом Его. Меня Господь милосердно уберег от непосильных испытаний; однако случалось мне видеть новообращенных, всерьез споткнувшихся на этом пути.