Спустя несколько дней Гудошникова пригласили в губком партии и попросили объясниться… На столе лежала статья Цитовичева, присланная кем-то, рядом — пространное письмо архиепископа. «…Коли указом Советской власти церковь отделена от государства, — возмущался священник, — пусть же комиссары не покушаются на святыни православной церкви. Богу угодно, чтобы Святые Писания гибли и превращались в тлен, так пускай же гибнут. На все его воля. Зачем же смеяться над чувствами верующих? С чьего позволения автор известной статьи Гудошников вмешивается в дела церкви, оскверняет Святые Писания?»

В статье говорилось о симпатиях Гудошникова к церкви, в письме же архиепископа — о святотатстве. Жалобы, отрицая друг друга, тем самым оправдывали Гудошникова.

— А если автор письма не Илья? — снова спросил Гудошников, вспоминая зимовку в Северьяновом монастыре. — Не могу я поверить, что это он. Не могу! Он же мне и сдался там, в сарае, потому что хотел уйти от бандитов. Неужели он мог снова пойти с ними на сделку? После стольких-то лет?

Никита Евсеевич спрашивал не Муханова — себя. Спрашивал и вспоминал, верил и не верил. Однажды Илья, проветривая слежавшиеся, отсыревшие книги, сказал, что большевики все-таки христианскую веру примут, ведь зачем-то же Советам церковные книги потребовались? Мол, проведут в религии революцию, наподобие никонианского раскола, и примут новую веру. Никита принялся было объяснять, зачем нужны Советам книги, зачем их нужно спасать и хранить, но, кроме недоумения, ничего в глазах Ильи не увидел.

Да ведь с тех пор четырнадцать лет минуло! Неужто за эти годы он так и не понял, не рассмотрел, что такое Советская власть?

— Посмотрим, товарищ комиссар, на твоего Илью, проверим, — после долгой паузы неопределенно сказал Муханов. — Как найдем его, так и посмотрим… Да, кстати, а маузер тебе придется сдать. Оружие все-таки, на руках… А взамен тебе дадут справку, что ты был награжден именным оружием.

— А какого калибра будет твоя справка? — задиристо спросил Гудошников. — С ней против гостя нежданного не выйдешь. Тогда пусть и орден забирают! А взамен справку! — Он встал, и протез его, казалось, сердито заскрипел. — Не сдам! — глухо и решительно отрезал Никита и вдруг, склонившись над сидящим в кресле Мухановым, спросил: — Значит, и ты, Серега, не доверяешь мне, а?.. Эх ты, боевой командир эскадрона…

— Не горячись, товарищ комиссар, — остановил его Муханов. — Время теперь другое, ты пойми. Маузер больше тебе не понадобится. Зачем его дома держать? Лишние хлопоты. Вон у тебя Степка подрастает, возьмет еще…

— Не понадобится? — угрожающе тихо произнес Никита Евсеевич. — Врагов, говоришь, нет? А фашизм?! Если они, Серега, у себя книги жгут — на этом только не остановятся. Это страшно, когда нация своими руками губит собственную культуру. Это страшно, Серега… А за Степку моего не бойся. Я его научу пользоваться оружием…

Муханов не мог долго ждать и уехал, наказав держать с ним постоянную связь.

Недели две Гудошников жил в неведении. Наконец его вызвали и сообщили, что свидетеля, Илью Потехина, нашли, но не в Тобольске, а в селе Спасском, где он родился, вырос и жил все время.

— Письмо? Письмо он писал? — не выдержал Гудошников.

— Нет, — был ответ. — Потехин от авторства отказывается, мы проведем графологическую экспертизу, установим. А сейчас у вас будет очная ставка с Потехиным.

Никита Евсеевич сидел в коридоре, выставив негнущийся протез, и все проходящие мимо вынуждены были обходить его у противоположной стены. Делал он это специально, вдруг ощутив желание хоть в мелочи, но отомстить за мытарства, пережитые в этом здании. Теперь он был уверен, что донос — это работа не Потехина. Кто-то, зная прекрасно обстановку, бывшую на Монастырском острове, воспользовался именем Ильи, вероятно, рассчитывая, что бывший бандит Потехин живет под другой фамилией либо его вовсе нет в живых. Пока, мол, суд да дело, пока разберутся — Гудошников насидится вдоволь и потом, может быть, станет сговорчивее.

Илья же фамилии не изменял и никуда из Спасского не выезжал. Но подтвердит ли он правоту Гудошникова? А вдруг испугается ответственности за то, что вешал комиссара на дыбу, и попросту оговорит Никиту. Спросят: передавал ли Гудошников документы бандиту Каретникову — он подтвердит. Как бывший узник Северьяновой монастырской тюрьмы подтвердил, что серебряный гроб на острове.

Его подозрения усилились, когда по коридору провели Потехина.

Гудошников подался вперед и вдруг увидел глаза Ильи. Илья смотрел пренебрежительно и с каким-то сожалением. Даже на секунду не задержался, так и прошествовал мимо, сопровождаемый конвойным. Скоро в кабинет позвали и Гудошникова.

Он застал Потехина понуро сидящим за приставным столом: руки, словно у провинившегося школьника, опущены на колени. И тут, увидев эти руки, опутанные толстыми, вздувшимися жилами, Никита Евсеевич вспомнил, что он тогда прострелил Илье ладонь, кажется, левую. Это тоже доказательство, и немалое!

Гудошникова усадили напротив Потехина. Потехин взглянул на него и отвел глаза. Следователь Китайников спросил, знают ли они друг друга, затем последовали вопросы: когда познакомились, при каких обстоятельствах? Гудошников отвечал первым. Илья слушал его настороженно и сам начинал шевелить губами, словно повторяя про себя все сказанное Никитой Евсеевичем. Лицо его из красного постепенно становилось лиловым, тускнели глаза. Когда Гудошников закончил рассказ, Потехин опустил голову и тяжело перевел дух.

Китайников повторил вопросы Илье и замер, глядя на Гудошникова.

— А чё? Никита Евсеич всю правду сказал, — проронил Потехин. — Так оно и было, я же помню. Токо он не сказал, что я там… это, помогал Ефиму, казаку этому… на дыбу… поднимать… И книги потом жег, мне этот велел, из офицеров который.

— Кто обыскивал Гудошникова и вытаскивал у него документы? — спросил следователь.

— Я обыскивал… И этот, Ефим-казак, которого потом застрелили, — Илья кивнул на Гудошникова.

— Как ушел Каретников?

— Это который из офицеров-то?.. Ну как, обыкновенно. Переоделся в его вон одежу, — кивнул Илья на Никиту, — взял документы и в дыру полез. А мне наказал, если комиссар станет его догонять — чтобы я поджигал книги. Он, то есть комиссар, говорит, за книги на все пойдет. А как я уйду, говорит, ты скажи, что сдаешься в плен, что с бандитами тебе надоело и тебя насильно угнали. Он когда дверь раскроет — ты в него из винтовки… Я не стал… Они меня и правда силком угнали, под наганом. Боялись, что я железа надеру, уеду и про них расскажу.

Следователь встал и прошелся мимо Потехина, задумчиво покусывая губу. «Ну, Илья… — подумал Гудошников. — Значит, не все потеряно, Илья! Ты молодец, Илья!» Он ободряюще улыбнулся Потехину, однако тот, занятый рассказом, не заметил.

— Вы вешали комиссара на дыбу? — резко спросил Китайников.

— Я не сам, — пожал плечами Илья. — Я помогал токо… Ефим орет: «Чего стоишь, помогай!» Ну, я ему штык подал, чтоб веревку просунуть, потом за веревку подержался… И книги жег, чтобы шомпол накалить.