без разговора. Но, думая об этом сейчас, вспоминая утреннюю настойчивость и беспомощность Уилла в своей более растерянной, чем обычно, рациональности, ей показалось, что оба они в каком-то смысле прятались. Чем травма Джоны отличается от держателя полотенец, или смесителя, или новой банки с краской? Они прикрывались ею, боясь рисковать.

Она вспомнила Уилла в квартире Донни в тот день: фотографию, его взгляд, когда он сказал, что для него все это слишком. Она не нарушит данное ему обещание, не скажет Мэриан, что знает о его родителях и что их отношения сотворили с ним. Но не думать об этом она не могла.

Она знала, что Уилл простит ее, если она извинится за то, что прогнала его, а не поговорила, как должна была.

Но простит ли он ей ее истинные чувства?

Или это все еще слишком?

И всегда будет?

– Нора, но ведь… – прервала Мэриан ее мысли уже мягким голосом. – А ты что, ищешь чего-то серьезного?

Нора посмотрела на Мэриан и впервые в жизни даже не попыталась ответить на вопрос соседа. Она просто молила взглядом ответить за нее.

– Не всякая любовь в твоей жизни должна быть как у вас с бабушкой. Или со мной, Эмили и Джоной. Или вообще с кем-либо из этого дома, не считая нового парня на первом этаже. В любви не может быть все серьезно с самого начала.

Нора подумала о самом первом, темном утре, когда они говорили с Уиллом. О том электричестве, которое она почувствовала, о любопытстве и неистовстве, которое нашло выражение даже в их ссорах насчет аренды. Она вспомнила его смех и умение завязать диалог почти с каждым; вспомнила о тайне нежности его сердца, которая пряталась за рациональностью, и о том, как он постепенно подталкивал ее к тому, на что сама она не решалась. Нора вспомнила о своей тяге к нему, о том, что с ним она раскрывалась по-новому, как ни с кем в своей жизни.

– Это пугает, – прошептала Нора, и Мэриан похлопала ее по ноге.

– Я знаю. Поверь.

Нора сделала глубокий вдох, собираясь с духом. Никакого больше упрямого ожидания и пауз, никаких «Поговорим, когда я вернусь», или «Давай вернемся к этому позже», или «Я тебе позвоню». Она признается ему в любви, даже если он считает, что Джона должен переехать, даже если ненавидит обои (Неужели Мэриан сказала, что тоже их не любит?!) и даже если он так же растерян и напуган, как она. Она готова сделать это прямо по телефону, если только он возьмет трубку. Она даже написать ему готова, хотя мысль ужасная, лишь бы не ждать больше. Она готова…

– А это что еще за черт… – произнесла Мэриан, Нора обернулась и увидела размазанный по стеклу балконной двери помидор черри.

♥ ♥ ♥

Она услышала его голос из-за стекла – глухой односложный выкрик типа «Эй!», но она не была уверена. Секунду она не могла двинуться и лишь смотрела, как остатки помидора скользят по стеклу, затем взглянула на Мэриан, которая поставила чай на столик и произнесла:

– Пойду-ка я отсюда.

– Эй! – крикнул он снова уже громче, и, боже мой, это могла услышать вся округа. Наконец она взяла себя в руки, подошла к двери балкона и открыла ее как раз в ту секунду, когда новый помидор полетел прямо (и безболезненно) ей в лицо.

– Нора! – крикнул он, совершенно не подозревая, что только что зарядил ей овощем по лицу. Она коснулась своей щеки, убедилась, что помидор не разбился, вышла на балкон и, уклоняясь от возможных бросков томатов на пути к перилам, выглянула на двор.

Там в центре двора стоял Уилл Стерлинг и щурился на нее сквозь очки: он уже замахнулся для нового броска, держа в свободной руке наполовину пустой контейнер помидоров.

– О боже мой, – прошептала она.

Уилл опустил руку и расплылся в широкой мальчишеской улыбке, а в Норе словно мобилизовалась каждая клеточка тела, создав маленькую армию из «Люблю тебя», вот-вот готовую пуститься в бой. Не успела она заговорить, как Уилл крикнул снова.

– Я стоял здесь, – сказал он, и тут она поняла, что рядом с ним что-то есть… тонкий ярко-зеленый саженец по плечи, с обернутым брезентом основанием.

– Дерево было побольше, конечно же.

Она прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться.

– Да, верно, – сказал он. – Ты смеялась, но более открыто. Потому что не знала, что я стою внизу. Ты сказала: «Эй», – а потом засмеялась, и мое сердце уже не могло биться по-прежнему. Я навсегда запомнил это.

Она уронила руку, смех затих, а сердце ее зашлось в бешеном галопе.

– Сначала я подумал, ты кричишь на меня, потому что заметила, что я здесь. Но ты кричала на белок, и я… – Он сделал пару шагов вперед от деревца. – …Я думал, что ответить, хоть что-нибудь, правда. Меня сковало волнение.

«Что-нибудь, – подумала она. – Ты мог бы сказать что угодно, и мне бы понравилось. Только бы слушать и слушать».

– Почти придумал, но тут ты начала кидаться помидорами с балкона. Первый попал сюда. – Он приложил руку к густым кудрям на макушке. – Если хочешь, можешь снова кинуть в меня одним из тех, что попали на балкон.

Она замотала головой, не в силах что-либо сказать – то ли плача, то ли смеясь, скованная волнением, как и Уилл много лет назад.

Он кивнул, убрал руку с волос и сложил козырьком; даже с такой высоты она видела, что в его рассказе вот-вот случится перелом. Он посмотрел на нее, словно собирал все свое мужество в кулак, и Нора положила руки на сердце, потому что только им внимала его словам, только в нем жили теперь все ее несказанные слова.

Показалось, он сделал глубокий вздох, а затем сказал:

– Я подобрал их, все те помидоры.

Он взял контейнер с помидорами, сложив ладони чашечкой, и поднял.

– Вот так, – сказал он, прошел по двору и встал рядом с балконом Донни – его балконом.

Нора тоже подвинулась и выглянула за перила.

– Я встал прямо сюда, чтобы быть ближе, чтобы рассмотреть тебя получше. Я хотел сказать: «Эй, ты, кажется, что-то уронила?»

Внизу раздался звук двери, незнакомый голос произнес:

– Нельзя ли потише?

Уилл повернулся к собственному балкону.

– Еще минуту, – ответил он ровным, несгибаемо серьезным голосом, от которого сердце замирало не меньше, чем от всей этой сцены.

– Я днем сплю, поэтому…

– Я тебе квартиру сдаю, – сказал Уилл, и Норе показалось, что где-то внизу раздался смех Бенни.

Уилл посмотрел на Нору.

– Забавно,