примирить мои мысли с моим телом. Вот почему я не могу быть всегда одним и тем же. В единый миг я могу ощутить бесконечное множество явлений…

Истинное зло нашего времени состоит в том, что не осталось больше великих учителей. Мы должны вслушиваться в голоса, которые лишь кажутся нам бесполезными. Нужно, чтобы наш мозг, загаженный канализацией, школьной рутиной, страховкой, снова отозвался на гудение насекомых. Надо, чтобы наши глаза, уши, все мы напитались тем, что лежит у истоков великой мечты. Кто-то должен воскликнуть, что мы построим пирамиды.[114] И неважно, если потом мы их не построим. Нужно пробудить желание. Мы должны во все стороны растягивать нашу душу, словно это полотно, растягиваемое до бесконечности.

Если вы хотите, чтобы жизнь не пресеклась, мы должны взяться за руки, мы должны смешаться между собой, все так называемые больные и все так называемые здоровые. Эй вы, здоровые, что значит ваше здоровье?.. Кому нужна свобода, если вам не хватает мужества взглянуть в наши глаза. Только так называемые здоровые люди довели мир до грани катастрофы. Глаза всего человечества устремлены на водоворот, в который нас вот-вот затянет…

Человек, выслушай меня! В тебе вода, огонь и еще – пепел. И кости в пепле. Кости и пепел. Где я, если не в реальности и не в своем воображении?..

Я заключаю новый договор с миром. Да воссияет солнце ночью и падет снег в августе. Великое недолговечно, только малое имеет продолжение. Люди должны вернуться к единству, а не оставаться разъединенными. Достаточно присмотреться к природе, чтобы понять, что жизнь проста и нужно лишь вернуться туда, где вы вступили на ложный путь. Нужно вернуться к истокам жизни и стараться не замутить воду. Что же это за мир, если сумасшедший кричит вам, что вы должны стыдиться самих себя!..

… О Мать, о Мать, воздух так легок, что кружится вокруг Твоей головы и становится все прозрачней, когда Ты улыбаешься…»

Казалось бы, это предсмертное обращение к Матери есть обращение к Богоматери – главной святыне в католичестве, однако это еще и Мать: в мифологии Тарковского одна из ипостасей святой Троицы. В кинематографе мастера непременно присутствует Отец, как исходная точка, как держатель мира, как монада, к которой может вернуться «блудный сын»; сын – как главный персонаж повествования, как тот, кто бытийствует ныне в этом заблудшем мире, претерпевая «смертные муки», и Мать – как бессмертная верховная сущность, иррациональная и исходно-всеохватная. Парадоксально, что святой дух Матери является для мира Тарковского более значимым и более мистичным, нежели дух Отца, выявляющийся более сквозь светоносность стихов Арсения Тарковского, сквозь их гул и величие. И все же это – духовность всего лишь искусства. Мать же предстает в «Ностальгии» как Богоматерь храмового действа (схожа с мадонной дель Парто кисти Пьеро делла Франческа), как богоматерь рожающая (выпускающая из своего лона сонм птиц в храме), как вечно парящая меж небом и землей. Это тот святой дух Земли, что прикрепляет нашу душу к плоти и не дает ей впасть в отчаяние.

Душе грешно без тела,

Как телу без сорочки

<…>

И снится мне другая

Душа, в другой одежде:

Горит, перебегая

От радости к надежде

<…>

Дитя, беги, не сетуй

Над Эвридикой бедной

И палочкой по свету

Гони свой обруч медный

<…>

Это стихотворение Арсения Тарковского называется «Эвридика». Но вневременный плач над Эвридикой, женой певца Орфея, взятой в иной мир, у Андрея Тарковского превращается в непреходящую ностальгию по жене-матери, по той жене, что неуловимо перетекает в сущность матери, и по той матери, что неуловимо перетекает в сущность жены. Это началось еще с «Соляриса» и через «Зеркало» двигалось в «Ностальгию» и «Жертвоприношение». И по этому тайному синтезу тоскует Горчаков, ибо мать – это «святой дух», а Эуджения, скажем, уж никак не «святой дух», она вся из плоти и далее плоти в ней ничего нет: мрак. И никогда не ясно, есть ли у Горчакова жена и никогда не ясно, кого он видит в снах и дневных грезах: мать ли, жену ли. Точно так же неясно, ощущает ли Александр в «Жертвоприношении» Аделаиду матерью своего малыша или нет, и кажется иногда, что искомый ими, двумя мужчинами, дух и есть эта Матерь и что взрыв чувств Александра ночью в доме служанки Марии есть коленопреклоненье перед Богоматерью – этим двуединством вечно-девичьего и рожающе-бессмертного.

Однако вернемся к основному содержанию речи Доменико, где он выступает автором «нового завета»: «Я заключаю новый договор с миром». Каковы же основные тезисы этого договора? «Да воссияет солнце ночью и падет снег в августе. Великое недолговечно, только малое имеет продолжение… Нужно вернуться к истокам жизни и стараться не замутить воду…»[115]

Вторая часть этих тезисов явно восходит к знаменитой «молитве Сталкера», которую читатель, конечно же, помнит: «А главное – пусть они поверят в себя и станут беспомощными как дети. Потому что слабость – велика, а сила – ничтожна. Когда человек родится, он слаб и гибок, когда умирает – он крепок и черств. Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко – оно умирает. Черствость и сила – спутники смерти. Гибкость и слабость выражают свежесть бытия…»

Это квинтэссенция речений Лао-цзы в пересказе Н. Лескова (что подтверждается записью в дневнике Тарковского от 28 декабря 1977).

Но основной пафос речи Доменико поразительно перекликается с дневниковой записью Тарковского еще от сентября 1970 года. Вот этот мощный пассаж в полном виде: «… Странно, что когда люди собираются вместе по единственному признаку общности в производстве или по географическому принципу, – они начинают ненавидеть и притеснять друг друга. Потому, что каждый любит только себя. Общность – видимость, в результате которой рано или поздно по материкам встанут зловещие смертоносные облака в виде грибов.

Совокупность людей, стремящихся к единой цели – наесться – обречена на гибель – разложение – антагонизм. “Не хлебом единым!”

Человек создан как совокупность противоречивых качеств. История доказательно демонстрирует, что, действительно, развивается она по самому негативному пути, то есть или человек не в силах ею управлять, или, управляя ею, способен только толкнуть ее на путь самый страшный и нежелательный. Нет ни одного примера, который бы доказывал обратное. Люди не способны управлять людьми. Они способны лишь разрушать. И материализм – оголтелый и циничный – доводит