Не поднимая глаз, Бернэм закрыл папку, и, хотя лицо его осталось бесстрастным, Льюис почувствовал, что баланс сместился в его сторону. После продолжительного молчания Бернэм моргнул. Посмотрел на Льюиса. Странный это был взгляд, вопросительный и недоуменный. Словно взвешивая, майор подержал папку на ладони.

– Ваша способность… смотреть сквозь пальцы… на прегрешения других не знает границ. Ей-богу, вы для меня… загадка, полковник.

Через пятнадцать минут Льюис стоял перед тяжелой железной дверью камеры и смотрел на Фриду в глазок. Она сидела на скамейке, подтянув колени к груди. Внешне невредимая, но раздавленная – испуганная пятнадцатилетняя девочка, а не опасная заговорщица. Офицер-медик, осматривавший ее, сказал, что не нашел никаких симптомов недоедания, туберкулеза или каких-либо других болезней, обычных для ее соотечественников. Но для спазмов в животе объяснение нашлось.

– Беспокоиться не о чем, сэр, хотя у ее родителей может быть другое мнение. Она беременна.

Когда Льюис вошел в камеру, Фрида вздрогнула всем телом. Чтобы успокоить ее, он остался в дверях и протянул руку. Фрида отодвинулась к стене и сжалась в комок. Дерзость, злоба, ненависть облетели как шелуха, обнажив сердцевину – животный страх.

– Я не знала… не знала, что он задумал.

– Все в порядке. Пойдем.

– Куда?

– Домой.

– Почему?

– Почему? Просто тебе следует быть там.

– Это больше не мой дом.

– Но он лучше, чем это.

– Тот человек сказал, что меня посадят в тюрьму.

– Моя машина припаркована на Баллиндамме. Я подожду тебя на улице.

Льюис вышел, оставив Фриду за открытой дверью, и попросил охранника позволить девочке уйти, когда она захочет. На ступеньках центра предварительного заключения он закурил и стал ждать, наблюдая за двумя парнями, спускавшими парусную шлюпку в оттаявший Бинненальстер. Прохожих на Юнгфернштиге было много, все куда-то спешили. Люди жили, принимали решения, совершали ошибки, заключали сделки, назначали свидания, давали обещания.

Он почти докурил сигарету, когда в дверях появилась Фрида. Девочка остановилась в нескольких шагах от него. Льюис придавил каблуком окурок, кивком указал направление и зашагал. Он шел, краем глаза поглядывая – идет ли она за ним, позволяя ей держаться на расстоянии и делать вид, что они не вместе. Девочке и так было стыдно, и он не хотел еще больше усугублять это чувство.

В конце Юнгфернштига открылся новенький, выкрашенный белой краской деревянный магазинчик с крышей из гофрированного железа, где продавались сладости и газеты. Льюис остановился и купил кулек мятных леденцов и «Ди Вельт». На первой странице красовался Гельголанд, снятый с воздуха, под заголовком «Остров готовится к большому взрыву». Он пробежал глазами первый абзац: «Остатки нацистской военной машины будут уничтожены одним мощным взрывом».

Фрида замерла в нескольких шагах. Льюис знал, что она откажется, если он предложит ей угоститься. Большая колонна грузовиков, перевозящих камень, растянулась по улице, пыль и мелкий гравий летели из-под колес. Они подождали, пока грузовики проедут, и перешли на другую сторону к грязно-коричневому «фольксвагену» Льюиса. Он придержал для Фриды дверцу и протянул ей конфеты:

– Держи.

Неожиданно для него она взяла кулек и забралась в машину.

Они ехали на юг, потом на восток, миновали громадины портовых складов, проехали вдоль Нордэльбе. Впереди лежали пустыри Хаммербрука.

Фрида молчала, скрючившись, отвернувшись от Льюиса. Когда они выехали на дорогу к Бакстехуде, она выпрямилась.

– Эта не та дорога.

– Я знаю.

– Мы едем в обратную сторону. Мой дом там, сзади.

– Знаю, – повторил Льюис. – Но мы поедем другой дорогой.

– Но это же не та дорога. Так дальше.

– Поверь мне, эта дорога лучше.

По пути в службу сертификации Люберт миновал уцелевшую стену старого художественного музея, по-прежнему облепленную посланиями людей, разыскивающих близких и любимых. Свежие листки перекрывали более ранние. Появилась и секция с фотографиями, в том числе потерявшихся детей, ищущих родителей. Два старика, мужчина и женщина, вглядывались в снимки. Первые месяцы после Катастрофы, когда людям наконец разрешили вернуться в город, Люберт приходил сюда почти каждый день. Хотя тогда стояла осень, с растениями произошло что-то странное: деревья и кусты, сожженные во время летних налетов, внезапно зацвели, распустились сирень и каштаны. Опаленная почва вдруг воскресла, растительность оплела развалины разрушенного города побегами и цветами. Лютики, мокричник, карликовые мальвы, розовый иван-чай прорастали из праха погибших. Люберт отказался тогда верить словам Труди, компаньонки Клаудии, утверждавшей, что его жена погибла в огненном урагане; он настоял, чтобы на этой стене появилось и его послание. Сегодня он впервые проходил мимо стены, зная, что ему не надо никого искать.

– Надеюсь, вы найдете их, – сказал он старикам и повернул к зданию в конце Штейндамм, где располагалась служба сертификации.

Все надежды Люберта были связаны теперь с этой бумажкой, за которой он шел, сертификатом о благонадежности, ведь сертификат позволит ему вернуться к работе. Мечты рвались на волю. После возвращения Клаудии у него появились идеи – образы поднимающихся из руин зданий: новая ратуша, мост через реку, концертный зал в порту. Причудливые и чересчур амбициозные, то были, возможно, лишь визуальные стенания разочарованного в жизни и себе архитектора, но образы являлись снова и снова. Клаудиа посоветовала ему достать старые проекты. Последний раз он видел их еще до войны, и теперь эти юношеские работы вызывали у него лишь улыбку и досадливую гримасу. Все равно что читать любовную переписку желторотого студента-первокурсника. Он нашел проект «Дома без истории» – рабочей деревни с парками и каналами, фонтанами и местами для отдыха. Название буквально вопило о юношеском идеализме: кто проектирует или тем более строит дома безотносительно к прошлому? Профессор Крамер, его институтский преподаватель, отклонил проекты как идеологически окрашенные и чересчур буржуазные. Тогда он был слишком зелен, чтобы спорить с таким авторитетом, но теперь, спустя двадцать лет, Люберт по-новому взглянул на свой юношеский проект. Сегодня, как ни странно, было в нем что-то чрезвычайно соответствующее времени.

В комнате ожидания сидели лишь два человека: женщина нервно грызла ногти, мужчина безмятежно читал книгу. Люберт занял место на скамейке напротив парочки и стал гадать, кто из них получит сертификат, а кто нет. Многих разворачивают, не объясняя причины, с пустыми руками, велев явиться для нового собеседования. По его предположениям, дамочка, то и дело поглядывавшая на свои туфли, дабы убедиться, что они стоят идеально параллельно, несмотря на нервозность, получит документ приемлемого серого оттенка, а вот мужчина, переворачивавший страницы затянутой в перчатку рукой, выглядит слишком спокойным для невинного. Люберт легко мог представить его в безукоризненно сидящей форме СС, с серебристым значком в виде черепа. Одежда у читателя была явно из прежней жизни.