Но небо стремительно голубело, и оживленно и радостно распевались птицы.

Маленькая скамеечка была черной от времени и дождя, почти прогнившей. Аля осторожно присела на краешек.

«Ну, здравствуйте, мои дорогие! Простите, что так редко вас навещаю. Совсем замоталась. Много работы, да и бабушка стареет и болеет. Мам, она хорошая, не переживай! И ты, баба Липа, не переживай! Нет, правда хорошая! Характер у нее не сахар, конечно… Но она, мам, замечательная. И живем мы дружно. Да и вообще… если бы не она…

Ладно, не буду… А у меня все хорошо. На работе нормально. Дома тоже. Замуж не собираюсь. Пока. Не за кого. Бабушка грозится обычным уделом училки – одиночеством. Ну не знаю… как уж получится. А в общем, за меня не волнуйтесь. Я в полном порядке. Только очень скучаю по вам…»

Аля вытерла слезы, достала из сумки старое полотенце, прихваченное из дома и протерла памятник.

Долго разглядывала мамину фотографию: такая молодая и такая красивая! А глаза все равно печальные. На фото ей двадцать лет, вся жизнь впереди. А кажется, она все понимала, все предчувствовала – и любовь свою несчастливую, и очень короткую жизнь…

Попрощавшись, Аля пошла к выходу. Села в машину, Юра вопросов не задавал.

Глянул на ее сапоги:

– Снимай!

– Что? – не поняла она. – В каком смысле?

– Да без всякого смысла, – рассмеялся он. – Просто снимай!

Аля молчала.

– Снимай, снимай. Верну, не беспокойся.

Она медленно стянула сапоги и выставила их на улицу.

Юрий бодро выскочил из машины, взял сапоги и пошел к старой ржавой бочке, стоящей у входа на кладбище.

Обалдевшая Аля наблюдала за ним.

Достав из кармана тряпку, он тщательно вымыл сапоги от глины и прилипших листьев, повертел их в руках, пару раз стряхнул и двинулся назад к машине.

Аля сидела как в ступоре.

– Спасибо, – с трудом выдавила она, натянув чистые и легкие, без налипшей грязи, сапоги. – Ты… зря.

– Не за что. Ну что, рванули?

Въехали в городок.

– Сверни направо, – попросила Аля. – Теперь чуть левее и, пожалуйста, притормози.

Домика бабы Липы уже не было – на его месте лежали стройматериалы, доски, поддоны с кирпичом, какие-то чаны, ведра, лопаты.

– Я здесь жила, – сказала Аля. – Только видишь, домик сломали. Ничего не осталось, только вон та яблоня и старая слива.

Юра серьезно на нее посмотрел, но ничего не сказал.

Проехали мимо дома Лены – окна забиты досками, дверь тоже, крест-накрест. Выходит, и Лены нет. Умерла? Уехала вряд ли – Лена была одинока.

Сглотнув слезы, спросила:

– А давай перекусим? Обратный путь не близкий. И пожалуйста, поехали отсюда побыстрее! Просто невыносимо…

Зашли в маленькое кафе на площади. Аля, бывший местный житель, знала – здесь прилично и чисто. Тетенька в огромном накрахмаленном марлевом кокошнике выдала в окно две порции винегрета, два борща со сметаной, порцию блинов для Али и шницель с рожками для Юрия. Ну и, конечно, два компота из сухофруктов – какой обед без него?

Обедали молча, оба проголодались. Ел Юрий с аппетитом, но аккуратно и даже красиво – Аля исподволь поглядывала на него.

– Спасибо тебе, – сказала она. – Не просто выручил – спас. Как представлю, что тряслась бы в электричке, а потом на автобусе. Нет, правда спасибо!

Он осторожно поставил стакан с недопитым компотом и внимательно посмотрел на нее, смущенно кашлянув, опустил глаза:

– Аль. А можно… поговорить?

– На это надо спрашивать разрешение? Ты прямо какого то фрица из меня делаешь. Или вохровца.

Но разговор он так и не начинал.

Аля глянула на часы и вздохнула:

– Ну что? Поехали? Рванули, как ты говоришь? – И привстала.

– Подожди, сядь, пожалуйста!

Она послушно опустилась на стул. После поездки и мытья сапог возражать и вредничать было совсем неприлично.

– Аля, – начал Юрий, – ты не удивляйся, ладно?

– Ладно, – миролюбиво сказала она. – Знать бы еще чему не удивляться?

– В общем… выходи за меня замуж! – выпалил он и залился багрянцем. – Университет я оканчиваю, в Следственный меня берут, подтвердили. Зарплата, конечно, не ахти, но дело времени. Ну и вообще… все как-то наладится!

Ошарашенная, Аля молчала.

Стало смешно, но смеяться нельзя. Отвратительно было бы рассмеяться.

Она взяла себя в руки.

– Послушай, Юр! Ты очень хороший! Очень. Но, понимаешь… Этого немного мало, чтобы замуж.

В его взгляде все еще была надежда.

Аля продолжала:

– А любовь, Юр? Она что, не имеет значения? Встретились два одиноких и хороших человека, погуляли, сходили в театр, пообедали вместе – и все? Достаточно, чтобы вместе на долгую жизнь? Да и при чем тут зарплата? Юра, при чем тут зарплата? И что наладится, Юр? Я тебя не… – Осеклась. Оказывается, эти слова произнести было трудно.

– А я тебя очень люблю, – словно услышав то, что она не решилась произнести, сказал он. – И ты меня… полюбишь. Я все сделаю, честное слово! И я верю, я знаю.

– Юр, подожди, – осекла его Аля. – Ты веришь, а я вот нет. Ну не верю я в истории «стерпится – слюбится», «привыкнем и приживемся», «со временем все наладится и образуется». Не верю, Юра! Прости. Да, всякое бывает. Читала. Разные истории читала. Но, знаешь… К человеку должно хотя бы тянуть, понимаешь? Мало просто знать, понимать и осознавать, что он хороший! Да пусть он лучше всех! Нет, должно быть, – подыскивая слова, она щелкнула пальцами, – что-то такое, чтобы сразу. Как сильный порыв ветра, молния, ураган, понимаешь? И ты сразу почувствуешь – мое! Это мое! Ну даже не знаю, как объяснить… Все же на уровне интуиции…

– Не надо объяснять, Алечка, – ответил он, глядя ей в глаза. – Я все понял. И про интуицию знаю, и про «сразу почувствуешь», и про «мое». Все знаю и все именно так, как ты и сказала. И ты, кажется… знаешь…

Аля кивнула.

– Ну тогда рванули? – через силу улыбнувшись, слишком бодро спросил он.

– Прости, – сказала Аля, дотронувшись до его руки. – Пожалуйста.

– Уже простил. Да и не за что прощать. Ты же ни в чем не провинилась, Алечка!

На обратной дороге Аля снова спала – разморило. Юрий бросал на нее короткие взгляды – спит. Спит рядом, в полуметре от него. Можно дотронуться. Осторожно, чтобы не разбудить. Вот оно, счастье, – можно дотронуться! Но не стану – вдруг проснется. А она так устала.

Проснулась Аля через час. Сквозь ресницы глянула – еще не Москва, и глаз открывать не стала.