Мужскую щеку тут же обожгла звонкая пощечина.

Ал задохнулась от возмущения и обиды.

Да, Дуба занесло. Последнее сказал зря, но эта игра в идеалы уже костью в горле стала. Сначала Настя мозги вынесла, строя из себя святую невинность, теперь то же самое происходит и здесь. А его уже выворачивает от этого желания казаться лучше, чем есть на самом деле. От вранья постоянного. Оттого, что это делает Алекса. Именно от нее ложь была в разы опаснее, потому что ей верил. Ее хотел видеть рядом и не сомневаться ни на минуту, а тут такой спектакль, мать его, и «утонченное свадебное платье».

Мрамор в глазах напротив покрылся коркой льда с едва заметными каплями собравшихся в уголках слез.

— По-моему, за последние дни я тебе дала ясно понять, что кроме тебя думать ни о ком не могу, — сцепив зубы, выдавила сквозь них Алекса. — И если ты все еще полагаешь, что я могу вот так по просьбе раздвинуть перед кем-то ноги, то Fuck you, Pa-shа́!(1)

Развернулась, чтобы вылететь из удушливой комнаты, когда Дубнов, схватив ее за локоть, резко развернул к себе и впечатал бедрами в мраморную тумбу, заставляя охнуть.

— Fuck you, Alexa! I'm gonna Fuck you (2), — прорычал, напрочь теряя весь свой долбаный контроль, как песок сквозь сито утекавший рядом с ней. — И если ты ещё раз за моей спиной начнешь играть в свою идеальную жизнь, то может стоит подумать, нужно ли нам вообще быть вместе. Потому что я ни черта не вписываюсь в картину твоего идеального мира, правда?

Fuck — в переводе с английского имеет два значения. 1 — Пошел на хрен, 2 — Трахать.

Фостер смотрела на него, такого свирепого, ненормального, и чувствовала, как собственное сердце больно колошматит грудную клетку. Паша вдруг больно сжал её талию и сильно тряхнул, заставляя посмотреть на себя, хотя она итак глаз не отводила от яростно пульсирующей вены на напряженной шее, от губ порочных, искривленных гримасой гнева. Взглянула в чёрные омуты и утонула, все ещё ощущая, как внутри больно ноет после услышанных грубых и жёстких слов.

— Ты идиот! — уперлась руками в мужскую грудь в тщетной попытке оттолкнуть. Предательские слезы ещё немного и выдадут её состояние, если она сейчас же не уйдет. — Пусти, — ударила кулаками, заставляя Пашу перехватить её запястья и грубо свести за спиной.

— Тогда почему? Тебе настолько понравилось играть свою идеальную жизнь? Или думаешь, я должен смиренно стоять и слушать, как моя девушка играет в отношения с другим?

— Ты не мой парень! — крикнула Алекса, не сдержав всхлип, — Мой парень уехал из дома три часа назад и все ещё не вернулся!

В сказанных словах было столько обвинения и неприкрытой злости, что Дуб не удержался. С глухим шлепком с размаху припечатался ладонью к заднице этой заразы, заставляя ошарашенно охнуть, и тут же напал на чувственный рот губами. Алекса, шокированная тем, что он её ударил, сначала замерла, но уже через секунду, ощущая обжигающую боль на ягодице резко качнула головой, отстраняясь. Что он себе позволяет вообще? Её никто никогда пальцем не трогал, а он…

Но взбешенный брюнет быстро удержал ее за затылок и, не в состоянии удерживать собственного зверя на цепи, с силой протолкнул язык сквозь стиснутые губы.

Он ей покажет не её парня. Ни хрена не идеального.

— Фостер, когда я сказал, что ты теперь моя, — прохрипел, одной рукой задирая юбку и слыша, как трещит в голове костёр возбуждения к этой святоше, желающей быть для всех хорошей, — это значит, что делить я тебя ни с кем не собираюсь. Даже для вида. И скрывать наши отношения из-за гниды, обидевшей тебя, тем более.

Фостер всхлипнула, почувствовав между ног наглые пальцы, дерзко сдвигающие трусики. Сжала ноги, но Паша тут же затащил её на мраморную тумбу. Раздвинул бедра и втиснулся между ними. Голова закружилась. Она только сейчас поняла, что, если бы увидела подобную сцену с Пашей в главной роли, наверное бы с ума сошла от ревности. Просто лично для неё не значил ничего Колин, поэтому даже обычный факт того, что она ему просто помогала, казался пустяковым, но, если бы Паша притворился чьим-то парнем, собственноручно бы его убила. Даже на мгновение представлять его с другой невыносимо больно.

— Мне же не нужен никто, — выдохнула в крепкую шею, как раз когда мужские пальцы вонзились в податливое тело, заставляя дернуться от острого возбуждения, магмой растекшегося внизу живота.

— Уверена? — потребовал голос, а потом девичьи руки оказались на свободе, и она тут же обхватила ими напряжённое лицо.

— Да, — заскользила жадным взглядом по обостренным чертам. Ведь он ревнует. Готов убить сейчас только потому, что увидел с другим, и осознание этого факта заставляет внутри все с грохотом вырваться. Её никогда еще так не ревновали. — Да, безумный! Разве может хотя бы кто-то сравниться с тобой? Невыносимым, пошлым, но таким любимым?

Хаотично погладила покрытые короткой щетиной щеки, и губу до боли прикусила, когда пальцы внутри неё резко задвигались вперёд и назад.

— Никогда больше, — угрожающе прорычал Паша, а после раздался звук расстегиваемой ширинки. Алексу подбросило в потребности скорее ощутить любимого в себе. — Никогда не смей ещё раз выкинуть нечто подобное. Поняла меня?

Фостер кивнула, сражаясь в неравном бою с наполненным чёрной ревностью взглядом.

— Поняла? — требовательно повторил Паша, застыв в миллиметре от неё.

— Никогда, — подтвердила и тут же вскрикнула, роняя голову на мужское плечо, потому что Паша резко вошёл в неё.

Рванул блузку в стороны, обнажая грудь, и по тому, как темный взгляд опасно заблестел, Ал поняла, что сделала сегодня правильный выбор в пользу бежевого цвета. Пуговки глухо рассыпались по полу. Девушка выгнулась, поддаваясь навстречу его неистовому члену, без остановки таранящему нуждающееся в нем тело.

Дубнов жадно и больно прикусил сосок через ажурную ткань, вырывая из Алексы вскрик. Он наказывал таким образом, а ее тело будто сошедшее с ума только сильнее воспламенилось. Господи, хоть бы папа не вздумал сейчас подняться к ним и провести разъяснительные беседы. Его родительская психика подобного не выдержит.

Алекса крепко обхватила ногами торс Паши, а сама алчно гладила ладонями напряженные плечи, шею, чувствуя, как ее распирает сумасшедшим болезненным удовольствием.

Вот оно то состояние тотального помешательства, которого так избегал Дуб. Когда невозможно держать себя в узде. Когда смотришь на нее, такую красивую, потную, прикусывающую губы и не отводящую пьяного взгляда. Когда слово «любимый», произнесенное на эмоциях, звучит как благословение для грешника. Он знал, что стоит пустить ее глубже в себя, как ему снесет крышу, и так и произошло. Ревность невозможно контролировать. Запихнуть в дальний ящик, посадить за решетку эту суку нереально, потому что она настолько мощна в своих проявлениях, что даже самая сильная ограда ее не удержит. Разорвет к чертям любую сталь.