Не сказать чтоб ей у Акселя было плохо жить, но он был изрядно скуповат, считал головки сыра и помнил наперечет каждый моток шерсти: руки у Олины были связаны. А взять его спасение в прошлом году, разве Аксель показал себя настоящим хозяином и отблагодарил ее как следует? Наоборот, он только и делал, что все время упорно старался умалить ее торжество. Ну да, говорил он, если б не Олина, ему пришлось бы всю ночь пролежать в лесу на морозе; но Бреде тоже оказал ему большую помощь, он притащил его домой! Вот и вся благодарность. Не иначе как Всевышний разгневался на людей! Ведь что стоило Акселю взять в хлеву корову, подвести ее к Олине и сказать: «Вот тебе корова, Олина!» Так нет же!

А теперь вот еще неизвестно, не обойдется ли ему это подороже коровы!

Все лето Олина подкарауливала всех, кто шел мимо хутора, шушукалась с ними, многозначительно кивала головой и поверяла свои тайны. «Только никому ни слова!» – говорила она. Несколько раз наведывалась Олина и в село. И вот по всей округе пошли слухи, они ползли, как туман, ложились на лица, набивались в уши, даже у детей, которые ходили в школу в Брейдаблике, и у тех завелись свои тайны. В конце концов волей-неволей зашевелился и ленсман, составил рапорт и получил приказ. И однажды он явился в Лунное с понятым и протоколом, учинил допрос, записал что надо и уехал. А через три недели приехал снова, продолжил допрос и записал больше прежнего и на сей раз раскопал маленький зеленый холмик у ручья и извлек оттуда детский трупик; Олина оказалась ему незаменимой помощницей, взамен ему пришлось ответить на ее многочисленные вопросы, и вот тут-то, между прочим, он заметил, что, возможно, встанет вопрос об аресте Акселя. Олина всплеснула руками, ужасаясь гнусностям, в какие угодила, и посетовала, что она здесь, а не далеко, очень далеко отсюда. «Ну, а Барбру?» – зашептала она. «Девица Барбру, – сказал ленсман, – арестована в Бергене; правосудие пойдет своим чередом», – прибавил он. Потом забрал мертвое детское тельце и уехал…

Немудрено поэтому, что Аксель Стрём был в большом волнении. Он все рассказал ленсману, он и не думал запираться: чему он причастен, так это самому ребенку, да еще тому, что собственноручно выкопал для него могилку. И теперь он спрашивал совета у Гейслера, как ему вести себя дальше. Неужто его повезут в город на более строгий допрос и пытки?

Гейслер держался уже не таким молодцом, как раньше, длинный рассказ утомил его, силы совсем оставили его, кто знает, отчего, может, утренний подъем уже весь выдохся. Он посмотрел на часы, поднялся с земли и сказал:

– Это надо основательно обмозговать, я подумаю. И до своего отъезда дам тебе ответ.

С этими словами Гейслер ушел.

Вернувшись вечером в Селланро, он легко поужинал и лег спать. Проспал до полудня, спал долго, отдыхал; должно быть, утомился от встречи со шведами, владельцами копей. Только через два дня он собрался в путь. Он опять был важен и величав, щедро расплатился и дал маленькой Ребекке новенькую крону.

Перед Исааком он произнес целую речь:

– Ничего не значит, что сделка не состоялась, всему свое время; а пока я приостанавливаю работы на горе. Эти люди – сущие дети – вздумали меня учить! Ты слышал, как они мне предлагали двадцать пять тысяч?

– Да, – ответил Исаак.

– Так вот, – продолжал Гейслер и мотнул головой, словно отметая все обидные предложения и пылинки, – здешней округе не повредит, если я приостановлю работы, наоборот, люди научатся ценить свою землю. Но в селе это почувствуют. Ведь за лето туда притекло порядочно денег, все понакупили нарядных платьев и всяких разностей – теперь этому конец. Н-да, а если бы в селе отнеслись ко мне по-хорошему, все могло бы быть иначе. Теперь сила-то у меня!

Однако, когда он уходил, по его виду никто бы не сказал, что у него сила: в руке он нес маленький узелок с провизией, да и жилетка на нем была далеко не белоснежной чистоты. Может, заботливая жена собирала его в эту поездку на остатки от тех сорока тысяч, которые когда-то получила. Бог знает, не так ли оно и было на самом деле. И вот теперь он вернется домой ни с чем!

На обратном пути он не забыл зайти к Акселю Стрёму и дать ему ответ.

– Я все обдумал, – сказал он, – следствие уже ведется, и, стало быть, сейчас ты ничего сделать не можешь. Тебя вызовут на допрос, и тебе придется дать показания…

Пустые общие фразы, Гейслер, наверное, и думать не думал об этом деле. Аксель на все уныло отвечает «да».

Под конец в Гейслере опять проснулся важный барин, он нахмурил брови и сказал раздумчиво:

– Вот разве что мне удастся в это время быть в городе и лично явиться в суд?

– Ах, если б так-то! – воскликнул Аксель.

Гейслер сразу же решил:

– Посмотрю, может, и успею, у меня ведь столько дел на юге. Но я постараюсь выбрать время. А пока до свидания. Я пришлю тебе косилку и борону!

Гейслер ушел.

Не последнее ли это его посещение здешних мест?

Последние рабочие спускаются с горы, работы приостановлены. Гора вновь стоит мертвая.

Закончено строительство скотного двора в Селланро. На зиму его покрыли временной дерновой крышей, большое строение разделено на отдельные светлые комнаты, посредине огромная гостиная, на обоих концах по большому кабинету – словно для людей. Когда-то Исаак жил здесь в дерновой землянке вместе с козами; теперь в Селланро не осталось ни одной дерновой землянки.

Внутри обустраивают стойла, хлева и закуты. Для скорости к этой работе привлекают каменщиков, Густав же говорит, что не умеет столярничать, и потому собирается уезжать. Густав отлично работал за каменщика и ворочал бревна, что твой медведь, по вечерам он веселил и забавлял всех, играл на губной гармонике, а кроме того, помогал женщинам носить тяжелые ведра с реки и на реку; но теперь он собрался ехать. Нет, столярная работа не по нем, говорит он. Похоже, он во что бы то ни стало хочет уехать.

– Остался бы до завтра, – просит Ингер.

Нет, работы для него здесь больше нету, а вдобавок до самых гор у него будут попутчики, последние рудокопы.

– Кто-то теперь поможет мне носить ведра? – говорит Ингер с печальной улыбкой.

На это у бойкого Густава сейчас же готов ответ: Яльмар. Яльмар – младший из двух каменщиков, но ни один из них не такой молодой, как Густав, и ни один не похож на него.

– Фи, Яльмар! – презрительно отзывается Ингер. Но вдруг спохватывается и, желая подзадорить Густава, говорит: – Что ж, Яльмар не так плох. И как славно поет за работой.

– Ретивый мужик! – заявляет Густав, не поддаваясь на ее уловки.

– Неужто не можешь остаться до утра?

Нет. Попутчики уйдут тогда без него.

Да, должно быть, Густаву все это уже здорово прискучило. Что и говорить. Чудесно было выхватить ее из-под носа у всех своих товарищей и побаловаться с ней неделю-другую, что он прожил здесь; но теперь ему пора уходить, его ждут другие работы, а то и невеста на родине, у него новые виды на будущее. Не торчать же ему здесь ради Ингер. Неужто ей самой невдомек, какие у него веские причины к разрыву, но она так осмелела, стала такая беззастенчивая, что ей все нипочем. Любовь их длилась не так уж и долго, нет, но опять же, все то время, что шла каменная кладка.