– Итак, ты ученик Гиллеля? – спросил Ирод.

– Не только, – ответил Иосиф, – своими учителями я считаю также Гиппократа [160]и Платона [161].

Такой ответ чрезвычайно заинтересовал Ирода, который сам был большим почитателем всего греческого.

– Любопытно, – сказал он. – Не будешь ли ты так любезен, чтобы растолковать нам, какая может быть связь между Гиллелем, Гиппократом и Платоном?

– Самая прямая! – воскликнул Иосиф, и лицо его, до той поры хранившее выражение виноватости, стало одухотворенным. – Большая ошибка думать, будто всеми нашими поступками управляет промысел Предвечного. Будь это так, люди не совершали бы дурных поступков, а творили бы одно только добро. Но разве это так? Разве милость Предвечного к нам, Его созданиям, не простирается столь далеко, что Он предоставил нам право самим решать, что есть благо в этом мире, а что зло, и самостоятельно выбирать, встать ли нам на сторону добра или зла? Добродетельный человек не станет поступать дурно. Но тут встает другой вопрос: а что есть добродетель? Сократ [162]учил: добродетель есть знание. Невежественный человек не может быть добродетельным. При этом, правда, он не обязательно должен стать злым. Невежественный человек подобен животному. Можно ли назвать волка злым за то только, что он питается овцами, а овец добродетельными за то, что они едят траву, а не плоть? Такими их создал Предвечный и они таковы, какие есть: не добродетельные и не злые, а просто неразумные твари…

Ирод внимательно слушал Иосифа, одновременно наблюдая за реакцией на его рассказ сидящих за столом женщин. Мать его, Кипра, смотрела на Иосифа с обожанием и время от времени бросала на Ирода взгляд, в котором читалось: «Разве я не права? Разве избранник, за которого я сватаю дочь мою и сестру твою Саломию, не достоин войти в нашу семью?» Саломия, напротив, сидела насупившись, ничего не ела и весь ее вид говорил о том, что, будь ее воля, она вышла бы из-за стола и ушла куда подальше, только бы не находиться в обществе умничающего калеки. Дорис, напротив, беспрерывно жевала, рассказ Иосифа ее мало интересовал, она время от времени облизывала пальцы, выпачканные жирны мясом, и, заметив на себе взгляд Ирода, виновато улыбалась. «Не осуждай меня; после ночи блаженства, которое ты подарил мне, я страшно проголодалась», – читалось в ее взгляде. Зато Мариамна была само внимание. Она, как и Саломия, ничего не ела, неотрывно смотрела на Иосифа, ловя каждое его слово, и в больших синих глазах ее Ироду чудился не просто интерес к тому, что говорил калека, а обожание.