У Крысолова это уже было не просто пламенем. Он горел весь, и поэтому иллюзорному льду просто не было места, где бы схватиться — он не верил в чудеса.

— А когда ты вообще узнал, что владеешь телепатическими способностями? — наконец прервал молчание Секач, искоса взглянув на Крысолова. Теперь тот казался уставшим и понурым, даже его глаза, всегда обычно острые и зоркие, сейчас стали словно матовыми.

— А-а-а-а, — поморщился Кирилл Валериевич, махнув рукой, — давно это было. Расскажу как-нибудь в другой раз, ладно?

— Когда окажется, что умеешь еще и летать, как крылач? — попытался поднять настроение Секач бодрым голосом.

— Между прочим, — несерьезно сдвинул брови Крысолов, — ты ослушался моего приказа и выстрелил в страдающего гигантизмом ламара. Надо бы тебя наказать за это.

— А ты обозвал меня «чертовым клоуном», забыл? — незамедлительно нашел, чем отразить атаку Секач. — И что самое главное — ни за что ведь!

— Было бы за что, — прохрипел, устало посмеиваясь Крысолов, — я бы тебя еще и не так назвал. Из-за тебя могло все «парапсихологическое явление» к чертям собачим покатиться. А еще спрашиваешь, почему раньше я не налаживал контакт. Вот из-за таких как ты, которым лишь бы стрелять, и не налаживал. Чертовы клоуны, — не зло подытожил Крысолов.

— Вот! — затряс перед его лицом указательным пальцем Секач. — Вот снова обозвал ни за что! А потом люди скажут, что я выдумываю. Наговариваю. Что Крысолов совсем не такой. Он — сдержанный, воспитанный и интеллигентный мужчина! — Воспарив тем самым пальцем ввысь, будто рисовал в воздухе пружину, наигранно вскинул подбородком он. — И еще никому не приходилось слышать от него и бранной буквы, не то чтобы слова.

Крысолов засмеялся.

— Так, надо с этим заканчивать. Давай рассказывай, как ты научился понимать собачий лай, и я прощу все твои провинности. Идет?

— Будешь, как тот Шурик, — несильно ударив его в бицепс, улыбнулся Кирилл Валериевич. — Только не проси меня помедленнее, ладно?

— Какой еще Шурик? — недоуменно уставился на него Секач. — Это из сталкеров кто-то?

— Из сталкеров, — кивнул Крысолов и засмеялся еще громче. На глаза у него выкатили слезы.

Секач снова смотрел на него, как на умалишенного.

— Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса! — сквозь смех выдавил он, про себя отметив, как удивительно точно он вспомнил столько лет спустя эту кинофразу. И насколько символично она теперь прозвучала.

— Я что-то пропустил? — поинтересовался Секач, дождавшись момента, когда Крысолов перестанет хохотать.

— Ладно, проехали, — стирая рукавами слезы с лица, сказал тот. — Так, вспомнилось кое-что, не обращай внимания.

— Не обратил, — тут же отмахнулся Секач. — Рассказывай давай.

По обочине промчал навстречу темный, продолговатый, изъеденный ржавчиной знак, удерживаемый на V-образной, просвечиваемой насквозь конструкции. Казалось, достаточно будет легонько притронуться к ним рукой, чтоб этот знак рухнул в дорожную пыль.

— Пирятин, — кивнул Секач, тревожно посмотрел на часы и выглянул в зеркало заднего вида. — А наших почему-то еще нет.

— Да догонят они, — заверил его Кирилл Валериевич. — Не малые же дети, в самом деле. Дорога же чистая. А мы их где-то здесь подождем, до Лубнов у нас все равно топлива не хватит. — Он всмотрелся вперед, где возле дороги стали все чаще появляться маленькие частные домики, затем оглянулся назад. — Лек, ты там как?

— Нормально все, — над сидениями возник кулак с оттопыренным вверх большим пальцем. — Расскажите о собаках, Кирилл Валериевич.

— Вот ты значит, какой ушастый, — удивился Крысолов.

— Так вы и не шептались же вроде, — понаглел Лек.

— Во, молодежь, блин, пошла, — мотнул головой Крысолов и взглянул на осчастливленного Секача.

— Правильно, Лек, так его, а то чуть что его коснется, он сразу на мороз.

— Да что там рассказывать, мужики? Я и сам толком не помню — малый же совсем еще был. И думал я тогда, что все животные говорят словами, только каждый на своем языке. Сидел часами на улице и слушал, как мяукает кошка или лает собака. Даже сам иногда пробовал по ихнему… — Крысолов сконфузился, будто признался, что до сих пор тайком рукоблудит. — Так и вышло, что я начал их понимать. Не общаться, а именно понимать. А сегодня вот случилось и пообщаться.

— Значит, ты можешь общаться только с теми, кто сам выходит к тебе на контакт? — слегка разочарованно произнес Секач, сморщив лоб и скрестив руки на груди. — Я правильно тебя понял?

— Да, все верно. С собаками гораздо проще, поскольку у них очень сильное поле, они издали чувствуют мое присутствие, а также мою способность к телепатии. Но общаться с ними, уж поверь, у меня никогда не возникало и малейшего желания. Да и возможности не было… Если бы тогда, когда я был молодым и неотесанным, меня не начали шугать и опыты разные на мне ставить — кто знает, может, я и вправду смог бы в полной мере развить в себе эту способность. А так… с меня такой же телепат, как вона с Михалыча спринтер. Посему гори оно все ярким пламенем, Серега. Не хочу я. И смысла в этом никакого нет.

Положа руку на сердце, Секач жалел, что начал этот разговор. В некоторой мере он даже злился на себя за совсем ненужную, несвоевременную настойчивость и нелепое упрямство, и на Крысолова злился за то, что тот так легко поддался на его уговоры и поведал о своей «сверхспособности», которой, как оказалось, вовсе-то и нет. И что самое главное — ведь обычно же молчит, как рыба, ничего из него не вытянешь. Хоть пой перед ним, хоть пляши, а он скажет, как обычно, что-то типа «не сегодня, Серега», или «знаешь, я ценю людей, которые уважают чужое личное пространство и не лезут в душу с дурацкими вопросами», или «ну ты нашел время для задушевных бесед». А тут взял да и поломал всю сказку о Крысолове.

А тот и сам не знал, зачем рассказал. Пока говорил, вроде как чувствовал что-то наподобие облегчения: вот, высказался, наконец, товарищу. А когда затих, появилось такое чувство, будто бы с него на людях сдернули штаны. И хотя он знал, что Секач — человек надежный, что не сболтнет он лишнего никому, даже если будет на бровях из «Андеграунда» выползать никто из него ничего не выбьет, а все-таки ощущение, что он проговорился, засело в его сердце ржавым гвоздем. Скрытность натуры подчас заставляет чувствовать себя уязвимым после откровенности.

Правда, томиться их душам — одного за настойчивость, а другого за беспринципную податливость оставалось не долго. Скоро они забудут о сказанном если не напрочь, то, по крайней мере, на пару часов уж точно.

«Разведчик» остановился.

Случайные блики света фар, искусно рисующие в окнах домов свет и очертания людей, усевшихся за столом для семейного ужина, давно не вводили бывалых сталкеров в заблуждение. Они могли бы обмануть какого-нибудь несведущего бойца, готового каждый блик принять за свет человеческого жилища, но «стреляных воробьев» не проведешь.