— Ребенок здесь, кажется, ты. Я ничего не выдумала ни про Аллу, ни про этого Артема. И хочешь еще правды? Помнишь Диму, моего одноклассника? Ну, конечно, помнишь. Не он, мы бы и не поженились никогда. Он мне действительно снова предложил секс, но я снова отказалась.

Муж молчал.

— Мне кажется, тебе наоборот должно быть приятно, что твою жену хотят другие мужчины, но выбирает она тебя.

— Моя жена меня не выбирает, — Слава заскрежетал зубами. — Моя жена меня терпит. Так вот, Яна, не надо меня терпеть. Хочешь развода, я дам тебе развод. Нам со Стеллой, собственно, кроме дома с озером и машины, чтобы туда доехать, ничего не надо.

Я шумно выдохнула.

— Тебе поспать надо. У тебя уже шарики за ролики от руля зашли.

— У меня никуда ничего не зашло. Я ехал в Питер именно для того, чтобы сказать тебе, что ты свободна. Я не жалею ни об одном дне, проведенном с тобой. Надеюсь, ты тоже была со мной счастлива хоть какое-то время. И я очень хочу, чтобы ты снова начала улыбаться. Пусть даже это будет не со мной.

— Слава, ты совсем ку-ку? — и я даже поднесла к виску указательный палец, а потом ткнула им в кровать. — Постель ничего не значит, даже будь она у меня на стороне…

— Она не значит, — перебил меня муж. — Когда есть что-то, кроме постели, но у нас нет других отношений. Больше нет. Увы.

— Слава, ложись спать!

— Лягу я, лягу! Отстань!

Я вышла из спальни, перешагнула через развалившуюся во весь коридор собаку и прошла в кухню, чтобы открыть окно. В миске чистая вода. Края второй вылизаны, в мусорном ведре пустая банка. О собаке он не забыл. Значит, он в своем уме. Но что он тогда несет?

— Слава!

Он не повернул головы. На стуле одежды нет — лег прямо так. Я обошла кровать — глаза закрыты. Притворяется или спит, я проверять не стала. Вдруг спит? Двенадцать часов за рулем в его возрасте перебор. Тут точно двигатель закипит. Может, к утру подостынет.

Я посмотрела в сторону дивана в большой комнате, но выбрала кровать. Уйди я сейчас, еще подумает, что я согласилась на раздельное проживание. Тихо разделась и легла. Но сон не приходил. Час, полтора. Я придвинулась к спине мужа и попыталась обнять. Хотела, не получилось. Он отодвинулся к самому краю, как только я до него дотронулась. Не спит. Но и говорить не хочет. Я вернулась на свой край и отвернулась к двери. Собака лежала на пороге, опустив морду на вытянутые лапы. Я чувствовала себя так же: ни туда, ни сюда не пускают — ни он, ни я сама себя.

Утром я их проспала. Вскочила и бросилась к окну. Бэха на месте. Фу… Да и не мог он вот так молча уехать в свою Финку. Не мог? Кажется, он все может. Теперь я ничему не удивлюсь.

Оделась, причесалась, побежала на кухню закрыть окно — и так все проморозила. Даже розы, которые поставила в вазу. Вытащила сковородку и приготовила из двух яиц глазунью. Нарезала сыр и поджарила тосты из хлеба, который лежал в холодильнике. Кофе только насыпала в машину. Сварю, когда вернется с прогулки. Вернутся… Открыла банку с консервой и вывалила в собачью миску.

Я — хорошая жена, хорошая хозяйка, что им еще нужно? Ну, кроме дочки… Да и дочка ему не нужна. Он просто не знает, за что хвататься. Что я сделала не так? Что?

— Спасибо, — поблагодарил Березов за завтрак, а собака молча накинулась на еду. Впрочем, благодарности от детей никто и не ждет.

— Как погода?

Господи, ты послушай только себя, Яна!

— Холодно. Я еще вчера сказал.

Вчера ты, Березов, чего только не наговорил!

— Что будем делать? — спросила я.

Да, да, именно — мы.

— Дома сидеть?

— Ты — не знаю, — ответил он сухо. — Мы со Стеллой поедем обратно.

Я опустила тост, от которого едва откусила.

— Слава, ты зачем это делаешь?

— Что это, Яна? — он поднял на меня глаза. Уже от пустой тарелки. — Ты постоянно ноешь в Финке, что хочешь в Питер. Вот я и оставляю тебя в Питере. Тебе хорошо здесь. Мне с собакой — там. Вот и весь разговор. Никто никого не неволит. Мне не нужна там кухарка и прачка. Я как бы до сорока без бабы справлялся. В шестьдесят я уж точно могу поджарить себе яичницу.

Значит, я кухарка и прачка. Весело! Хотя ничего веселого здесь нет…

— Ты ведь вернешься в сентябре? Даже раньше. У вас какие-нибудь заседания кафедры там будут…

Он вздохнул.

— Я вернусь. Отработаю этот семестр, а потом… Наверное, все.

— Что все, Слава? На тебе еще пахать и пахать?

— Зачем? Кому и что я должен доказывать? У меня есть интернет, чтобы продавать и покупать акции. А больше я ничего не делаю для семейного бюджета.

— А как же я?

Он уставился в пустую тарелку, потом в нетронутую еще чашку с кофе.

— А ты как хочешь. Купишь билет, я тебя встречу с поезда. Не надо ехать на машине в такую даль. Нет, так нет.

Я молчала и крошила поджаренную сторону тоста.

— Я не хочу так жить.

— Я тоже не хочу, — он вырвал у меня тост и положил себе на тарелку. — Можешь придумать что-то другое, я выслушаю твои предложения.

— Я поеду сейчас с тобой. На месяц. Анюта справится без меня. Настя тоже.

— Яна, этот вариант меня не устраивает. Я не хочу месяц видеть твою недовольную рожу и чувствовать себя деспотом, который посадил девку в клетку.

— У меня не будет недовольной рожи, — проговорила я по слогам, схватила его чашку и сделала огромный, чуть ли не в половину, глоток кофе. — Я не хочу жить одна. Я попробовала, мне не понравилось. Честно. Даже если мы будем созваниваться каждый день, это не вариант. Это путь к разводу, ты прав. Но я не хочу разводиться. Я тебя, Березов, вообще-то люблю.

Он ничего не ответил. Даже не хмыкнул. Не поднял на меня взгляда. Смотрел в надкусанный мною тост на своей тарелке.

— Знаешь, Слав, нам учительница истории постоянно зачитывала всякие изречения великих о любви. Она считала, что это проблема нашего поколения, что мы любить не умеем. Только берем, ничего не отдавая. Вместо того, чтобы лелеять любовь, мы ей занимаемся. Не знаю, кто это сказал, но я вот со школы запомнила: сначала мы любим за что-то, потом несмотря ни на что. Я честно не знаю, за что тебя полюбила, но я люблю тебя, несмотря ни на что. Не надо хлопать дверью. У нас слишком много чего есть за этой дверью.

— Яна, — он протянул руки через стол и стиснул мне пальцы. — Я думаю, что иногда надо закрывать одни двери, чтобы открыть другие. Мне уже нечего открывать. И я не хочу. А тебе есть что… И я хочу тебя отпустить именно потому, что несмотря ни на что люблю, безумно люблю. Даже, кажется, сильнее, чем когда убирал с твоих губ соус от той дурацкой пиццы…

— Которую переперчила дура, желавшая оказаться на моем месте, — усмехнулась я. Но, увы, горько. — Не уезжай, пожалуйста.