«Говорят, что нету душ, рожденных вне нашей жизни, и нету между ними таинственных, непостижимых уз.

Но ты и я – здесь нечто даже большее, ведь я существую, только пока ты говоришь; и речи наши встречают один и тот же отклик.

Когда готовилось созданье наших душ, то, может, Орион, у них осталось немного вещества, пошедшего на вас, и этот вам недостающий комок стал мною»[223].

В этой чудесной необходимости воссоединения вновь обретается рай и побеждается смерть:

«Вот из мужчины и женщины воссоздано то существо, что некогда жило в раю»[224].

«Одна возможность только есть у нас избегнуть смерти – избавить от нее друг друга.

Как если фиолетовый смешать с оранжевым, явится чистейший красный цвет»[225].

Наконец, в обличье другого каждый из них достигает Другого во всей его полноте, то есть Бога.

«То, что мы даем друг другу, есть Бог в различных ипостасях»[226].

«Если б прежде ты не увидел неба в моих глазах, разве смог бы ты так истово его желать?»[227]

«О, перестаньте быть женщиной и дайте на челе у вас увидеть Бога, ибо вы бессильны удержать Его в себе»[228].

«Любовь Бога взывает к тому же свойству нашей души, что и любовь Его созданий, к чувству, что сами по себе мы не полны и что высшее благо, в котором мы реализуемся, – вне нас, в ком-то другом»[229].

Так каждый находит в другом смысл своей земной жизни и неопровержимое доказательство недостаточности этой жизни:

«Уж если я не в силах небо даровать ему, то от земли хотя бы оторвать его смогу. Ведь только я одна способна недостаток дать ощутить ему, по силе сопоставимый с его желанием»[230].

«То, чего я у тебя просила, и то, что даровать тебе хотела, не с временем соизмеримо, но с вечностью»[231].

Тем не менее роли женщины и мужчины не полностью симметричны. В социальном плане мужчина имеет очевидное преимущество. Клодель верит в иерархии и, среди прочих, в иерархию семейную: глава семьи – муж. Анн Веркор царит в своем доме. Дон Пелаж считает себя садовником, чьим заботам вверено хрупкое растение – донья Пруэз; он дает ей поручение, от которого она и не думает отказываться. Быть мужчиной – это уже привилегия. «Кто я такая, дева бедная, чтоб с мужем из рода нашего меня равнять?» – вопрошает Синь[232]. Мужчина возделывает поля, возводит соборы, сражается с мечом в руках, исследует мир, завоевывает земли, действует, проявляет инициативу. Через него воплощаются замыслы Бога на этой земле. Женщина же предстает кем-то вспомогательным. Ее удел – оставаться на месте, ждать и поддерживать.

«Я – та, что остаюсь, меня найдете здесь всегда», – говорит Синь.

Она защищает наследие Куфонтена и аккуратно ведет его счета, пока он сражается вдалеке за дело. Женщина помогает борцу надеждой: «Я несу с собой неодолимую надежду»[233]. А еще – жалостью:

«Мне стало жаль его. Куда бы, мать ища, он обратил свой взор, как не к познавшей униженье женщине

В порыве доверчивости и стыда»[234].

А Золотая Голова, умирая, шепчет:

Клодель ничего не имеет против того, чтобы женщина видела мужчину в минуты слабости; напротив, он счел бы кощунством выставленную напоказ мужскую гордость, как у Монтерлана или Лоуренса. Мужчине полезно знать, что он – лишь жалкая плоть, не забывать ни о своем рождении, ни о симметричной ему смерти. Любая супруга могла бы сказать словами Марты:

«Да, верно, жизнь тебе дала не я.

Моя ж задача в том, чтобы ее потребовать обратно. А потому мужчина, стоящий перед женщиной,

Смятенье ощущает в своем сознании, будто перед кредитором»[235].

И в то же время эта слабость должна склониться перед силой. В браке жена отдается мужу, а он берет на себя ответственность за нее; Лала ложится на землю перед Кёвром, а он ставит на нее ногу. Отношение жены к мужу, дочери к отцу, сестры к брату – это отношение вассальной зависимости. Синь приносит Жоржу клятву рыцаря своему сюзерену:

«Вы вождь, я – бедная сивилла, хранящая огонь»[236].

«Дай мне клятву принести, как молодые рыцари клянутся! О мой сеньор! Дай мне поклясться, не выпуская меня из рук,

И будет эта клятва свята, как монашеский обет,

О муж из рода моего!»[237]

Верность и честность – это величайшие человеческие добродетели женщины-вассала. Мягкая, кроткая, смиренная как женщина, она надменна и неукротима как представительница своего рода; такова гордая Синь де Куфонтен, такова принцесса из «Золотой Головы», которая выносит на своих плечах тело убитого отца, соглашается на нищету дикой и одинокой жизни, принимает муку распятия и ухаживает за Золотой Головой в его предсмертной агонии, а потом умирает рядом с ним. Часто женщина предстает примирительницей, посредницей: она – Эсфирь, исполняющая приказы Мордехая, Юдифь, послушная воле священников; она способна победить в себе слабость, малодушие, стыдливость во имя честного служения делу, которое считает своим, поскольку это дело ее хозяев; в своей преданности она черпает силу, которая делает ее ценнейшим орудием в руках мужчины.

Итак, в человеческом плане источником ее величия становится сама ее подчиненность. Однако в глазах Бога она совершенно самостоятельное существо. То, что у мужчины существование постоянно преодолевает свои пределы, а у женщины оно сохраняется в неизменности, создает различие между ними только с земной точки зрения; трансценденция же все равно совершается не на земле, а в Боге. И женщина имеет с Ним столь же прямую и даже более тесную и тайную связь, что ее спутник. Бог обращается к Синь устами мужчины – правда, священника; но Виолена слышит его голос в уединении собственного сердца, а Пруэз имеет дело только с ангелом-хранителем. Самые возвышенные образы у Клоделя – женские: Синь, Виолена, Пруэз. Отчасти это связано с тем, что святость для него состоит в отречении. Женщину же гораздо меньше увлекают земные цели, у нее меньше личной воли: созданная для того, чтобы отдавать себя, а не для того, чтобы брать, она ближе к совершенной самоотверженности. Именно через нее будут преодолены земные радости: они дозволены и благи, но принести их в жертву еще лучше. Синь совершает эту жертву с вполне определенной целью: спасти папу. Пруэз сначала смиренно идет на нее потому, что любит Родриго запретной любовью: