Долгорукий потряс в воздухе кулаком и несколько раз плаксивым и одновременно злым голосом повторил: «Вернется! вернется!»

После того как прошли соборную площадь, он тихо сказал:

– Вот видишь реку… Которосль… Втекает в Волгу она, так вот и мы с тобой вольемся в боярскую думу. Богом так установлено. Пускай очистят Москву! Пускай! Сиди, куда посадят, терпи, покуда терпится. Потом бояре свое скажут. Куземка, видать, мужик неглупый… Ну, и ладно! Во время пожара всякая тварь, льющая воду, полезна.

Морозов молчал. Чего зря тужить? Не сядет же после Смуты Пожарский, худородный князь, выше него, Морозова, в боярской думе, и не может мужик Кузьма остаться у власти, коли бояре вернутся на свои места! Яснее ясного!

Одно обидно: нет теперь ни обитых атласом саней, убранных персидскими коврами, не стоят на запятках холопы, не бегут по сторонам они. Катайся курам на смех в обывательских розвальнях. Уж лучше пешком идти, чем так, на осмеяние «черни». Бывало, конюхи разукрасят коней цепочками, колечками, разноцветными перьями, собольими хвостами… «Куда все делось?! Господи! Господи!» С самим дьяволом сядешь рядом, лишь бы всё поскорее опять вернулось! Но не пройдет зря и ополченская служба… Будущий царь уж кого-кого, а бояр ополченских больше всех наградит. Всё им припишет. «Э-эх, дай ты, господи! Поскорей бы!»

На воеводский двор к земскому сходу оба боярина явились полные наружного смирения и покорности.

Просторная изба, прилегающие к ней горницы и сени набиты народом. При виде бояр находившиеся в избе люди расступились. Пожарский поднялся из-за стола и провел Морозова и Долгорукова в передний угол под образа в заранее поставленные здесь два кресла.

Сели бояре, поклонились всем.

– Терять времени, братья, не след… – продолжал Минин, не обращая внимания на высокородных соседей. – Знатным воеводам надлежит очистить и Антониев монастырь, и Углич, и Пошехонье, и Переяславль-Залесский, ибо военная мудрость их тем паче поразит врага, чем прытче они с войсками в те грады устремятся.

Из толпы вышел невзрачного вида, одетый бедно, в лаптях, неизвестный ратник и крикнул смело:

– А от Понтусова[56] зорения засесть бы нам в Великой Устюжне, да город бы у Белого озера построить. На самой дороге. К Ярославлю в те поры немцам не пройти. В болотах увязнут и в лесах пропадут… да и нам бить их удобнее станет…

Ратник осмотрел всех и, переминаясь с одной ноги на другую, добавил:

– Право! Туды их мышь!

Наступило молчание.

Буянов толкнул Гаврилку, посланного на сход смоленскими пушкарями, и оба – Буянов и Гаврилка – крикнули:

– Митрий Михайлыч, приметь! Дело говорит.

Многие поддержали смелого ратника.

Кузьма дождался, когда стихнет.

– Чего тут! Золотые слова. Немцу поперек стать – первое дело! – громко сказал он.

Много споров было. Выступали и князья. Одоевский добродушной улыбкой ободрил ратника: «Правильно говоришь, молодчик!» Князь Пронский напротив: мол, далеко! До Белого озера и Устюжны едва ли не триста от Ярославля. Не опасно ли далеко угонять ополченцев?

Кузьма спросил, ни к кому не обращаясь:

– Земля наша? – И сам себе ответил: – Наша! – И сказал, мягко улыбнувшись: – А по своей земле ходить можем мы и за пять, и за десять сот верст. Дальше поставим охрану – больше земли сбережем. Не так ли?!

После этих слов Кузьмы князья выступать уже не решались.

Пожарский обратился к боярам, которые сидели, потели, вздыхали, закатывали глаза к небу, считая все происходившее здесь сном, страшным, нехорошим сном.

– Молвите и вы свое боярское слово, Василий Петрович и Владимир Тимофеевич… Бьем вам челом ото всего схода.

Бояре в тревоге переглянулись, покраснели, увидав сотню обращенных к ним глаз. Самого царя Бориса так не смущались, как мужиков, – точно языки прилипли!

Завертелся на своем месте Долгорукий, широкий, приземистый человек с длинной бородой.

– Не цари мы и не царевичи, прости господи, и не королевичи… – смиренно вздохнул он. – Како решите, тако и станет. Бог вам судья!

– Истинно рек! – встряхнул курчавою головою боярин Морозов. – Ныне такое дело… Не боярская дума! Что скажете, то и ладно.

Решено: к Антониеву монастырю против разбойничьих шаек, подкупленных польскими панами, послать войско под началом князя Дмитрия Мамстрюковича Черкасского да князя Троекурова, а с ними снарядить в поход стольников, стряпчих и многих дворян, слоняющихся без дела в Ярославле. Дмитрия Петровича Лопату-Пожарского – в Пошехонье.

Очистив Антониев монастырь и Пошехонье, воеводы должны были идти на Углич и общими силами выбить из него людей Заруцкого.

Устюжну-Железнопольскую тоже надо было занять. А при Белом озере обязательно построить «новый город», назвав его Белоозерск. Он должен стать крепостью, защищающею государство от шведов. Туда выслать сотню стрельцов, а с ними костромских плотников и плененных Лопатою-Пожарским в Ярославле казаков землекопами. (Они были еще до этого выпущены Дмитрием Михайловичем из тюрем, в которые их засадил ярославский воевода.)

Сход назвали Общим всея земли Советом.

Пожарский прочитал грамоту к вычегодцам «О всенародном ополчении городов на защиту государства, о беззаконной присяге князя Трубецкого, Заруцкого и казаков новому самозванцу и о скорейшей присылке выборных людей в Ярославль для Земского совета и денежной казны на жалованье ратным людям».

Ратники выслушали грамоту со вниманием. Пожарский дал ее подписать боярам, дворянам, посадским и жилецким людям, выбранным в Совет.

Вначале расписались бояре Морозов и Долгорукий. Пожарский – на десятом месте. На пятнадцатом месте значилось: «В выборного человека всею землею, в Кузьмино место, князь Дмитрий Пожарский руку приложил». Сам Минин расписываться не умел.

Грамоту подписало всего пятьдесят человек.

В конце схода дьяк Василий Юдин объявил об устройстве «для разбора многих дел и челобитий» ряда приказов. Поместный, Разрядный с дьяком Вареевым; Сибирью и ведомством Казанского дворца (Восточный приказ) ведать дьяку Семену Головину; Монастырским приказом – Тимофею Витовтову (он же и судья духовных дел); Денежным двором – дьяку Сухотину; Посольским приказом – дьяку Савве Романчукову; Судный приказ – дьяку Аксенову.

Кузьма Минин поднял висевшую у него за спиной большую сумку, набитую бумагами. Эту сумку он бережно носил постоянно при себе.

– Взгляните, земские люди, коликое множество князю и мне подано челобитен… – сказал он с растерянным видом, открыв сумку. – Чуете?

Земские люди переглянулись, сочувственно вздохнули. А некоторые дворяне, едва услышав о «Поместном приказе», тут же после схода подошли к Пожарскому с низкими поклонами и льстивыми речами, намекая на «верстание» их деревнишками и землями.