Не такая она, чтобы не иметь своей воли. Не покорится она принуждению – не такая, да я и не захотел бы того… Нет.

Ты не знаешь ее, коли так говоришь!

Ничего не мог ответить на это Пахомов.

С той поры Роман стал выслеживать, когда Наталья останется в доме одна.

Ему удалось наконец добиться встречи с ней.

– Натальюшка, родная, ужель ты забыла меня?

– Нет, не забыла, Роман, но пытаюсь забыть…

– Полно, Натальюшка, не притворяйся!..

– Зачем мне притворяться! Бог не благословил тогда нас с тобой, а теперь и вовсе.

Роман не знал, как понимать ее слова.

– Константин, продолжала она, – оберегал меня от беды и от врагов… Ни в чем не пожалел себя, голубчик, ради меня. Прожила я с ним уже целый год, скитались вместе, страдали заедино… Он ведь спаситель мой. Он помог мне уйти из застенка…

– Да ты, гляди, не повенчалась ли с ним?

Вместо ответа Наталья закрыла лицо руками.

Роман потянулся к ней, чтобы ее обнять.

– Что ты! Что ты! – испуганно отстранилась она, высокая, стройная, с пылающими гневом глазами, – Уйди! Люди увидят. Да и зачем?!

Пахомов тяжело вздохнул:

– Наташа! Ты ли это? Неужели я не люб тебе!

Гнев исчез с ее лица. Оно стало грустным.

– Ах, не мучай меня!.. Уходи! И зачем мы с тобой встретились?

– Ты жалеешь о том?

– Я молила бога, чтобы никогда с тобою не встречаться…

– Прощай… – пробормотал Роман побелевшими губами и вышел из избы.

Река становилась еще более бурной, а небо еще пасмурнее и печальней.

«Эх, Наталья, Наталья! Ужели и впрямь – не судьба?!»

* * *

Накануне выхода ополчения в Ярославль прискакали из Суздаля гонцы, уведомившие, что их древнему городу угрожают шайки атамана Просовецкого. Дмитрий Михайлович решил отправить туда своего двоюродного брата, Романа Петровича, с войском, чтобы стать там «твердой ногой» (любимое выражение Пожарского). Суздаль находился с левой стороны ополченского пути на Ярославль.

– Вот истинный друг наш! – говорили нижегородцы про Пожарского. – В опасные места он отсылает братьев своих. Благополучие наше для него выше родни…

Диву давались все, ибо то было большою редкостью в княжеских родах… Но не трудно было догадаться, что Пожарский послал братьев на передовые битвы ради своего же спокойствия. В братьях он был уверен более, чем в ком-либо другом из воевод.

Распрощались с Костромой. Теперь… Ярославль. Пришлось обходить залитую водой на тридцать верст низменность.

Шли и жалели, что идут не по нагорной стороне; то ли дело: и выше, и суше, и просторнее. Как бы там ни было добрались! Высланные Мининым заранее из Костромы люди подготовили вместе с ярославцами переправу.

Встреча в Ярославле была еще радушнее, чем в других местах. И то сказать: столько страхов натерпелись ярославцы, пока ожидали ополчение, – вспомнить жутко. Как и на Нижний, давно глаза зарятся у панов и на Ярославль – ключ к северным городам, не тронутым еще войной. Южную Московию и украйные города уже разорили и разграбили, а в Заволжье и на Севере народ не допустил этого.

Слов не находили ярославцы, восхваляя мудрость вождей ополчения, не захотевших идти к Москве через Суздаль. Богатые дары поднесли они Пожарскому и Кузьме. Но те от даров отказались. Пришли, мол, в Ярославль мы не как завоеватели и не как гости, а как братья, союзники, дабы вместе с вами собрать такое войско, чтобы можно было идти к Москве.

Чего же ради подарки?

Дары свалили в ополченскую казну, в общий кошт[55].

Пока ополчение шло из Нижнего, враги тоже не дремали. В разных направлениях около Ярославля появились крупные отряды враждебных нижегородцам людей.

В каких-нибудь девяноста верстах от Ярославля заняли Углич подосланные Заруцким казаки. В самом тылу ополчения, в Пошехонье (сто верст от Ярославля), сумел укрепиться другой сообщник Заруцкого – атаман Василий Толстой.

На северо-западе от Ярославля подосланные поляками разбойничьи шайки взяли приступом богатый Антониев монастырь, близ Красных Холмов. В Тихвине, тоже в тылу ополчения, засели шведские наемники – немцы, хорошо вооруженные, закаленные в боях воины. Это, пожалуй, был самый опасный враг. На юго-востоке, в Переяславле-Залесском, тоже было неспокойно. На всех путях от Ярославля шныряли враги.

Из самой Москвы были получены неутешительные вести: подмосковное ополчение, действительно, присягнуло третьему Лжедимитрию – вору Сидорке.

Да и в самом Ярославле оказались скрытые сторонники королевича Владислава и Сидорки. Были и такие, что в кабаках и на базарах расхваливали атамана Заруцкого.

Явилось еще и новое затруднение.

Ярославские власти, не предполагавшие, что нижегородское ополчение останется в Ярославле на долгое время, не приготовили ни жилищ, ни достаточных запасов продовольствия.

Настали тяжелые ополченские будни. И погода резко изменилась. Похолодало, дули сильные ветры. Появились болезни. Немало ратников умирало.

Тайные послухи поляков сеяли смуту в дворянских полках: «Вы умираете, мол, с голода и мора того ради, что князюшка ваш Митрий восхотел сам на царский престол сесть!..»

Ругали Кузьму, намекая на его будто бы своекорыстие. «Богатство ум ему помутило».

Минин и Пожарский решили созвать и в Ярославле такой же Земский совет, какой был в Нижнем. Вместе с ним легче будет обсудить, как выйти из тяжелого положения.

* * *

Настоящая зима! Небо серое, холод; пронизывающий насквозь ветер; снег, редкий, похожий на крупу, больно хлещет в лицо; по улицам ходить невозможно. Вот тебе и апрель!

Убежавшие из-под Москвы два боярина – Василий Петрович Морозов, бывший казанский воевода, в отсутствие которого дьяк Шульгин да Биркин захватили власть в Казани, и князь Владимир Тимофеевич Долгорукий, – пробираясь мимо убогих, обывательских домишек к воеводскому двору на земский сход, вздыхали:

– Все спуталось, хоть помереть, что ли! Ох, ох, ох! Глазыньки бы не глядели…

– Полно, батюшка, Василий Петрович, поживем еще… Ох, ох, ох!

– Да уж какая тут жизнь!.. Раньше, бывало, и с боярином-то не с каждым рядом сядешь. А ныне с мясником поганым единым духом дышишь… на одной скамье томись… Так и умереть недолго… от срама… Ох, ох, ох!

– Наказал нас господь бог, что говорить, наказал! За грехи наказал, – царей плохо слушались… Терпеть надо… Поделом нам. Ох, ох, ох!

– Доколе же терпеть-то?..

– Царя выберем и заживем, Василий Петрович, по-прежнему… Я верю. Ей-богу, верю! (А сам чуть не плачет.) Господь-батюшка всё у нас с тобой отнял: и дом в Москве, и вотчины, и животы наши, и рабов, и скотину, но боярского сана и бог не отнимает… Наше вернется! Ох, ох, ох!