– Гарвардские придурки, – фыркнул Эгги. – Вечно чем-нибудь похваляются.

– И то верно, – согласилась Ойка. – По идее, мы вроде как искупали такие свои грехи, как чрезмерная гордыня и эгоизм, а на деле состязались в том, кто из нас бо́льший грешник. Один мой знакомый парень все время орал: Я – величайший козел на Земле!

– Серьезное заявление, – заметил Кермит. – Тем более в Гарварде.

– И долго ты занималась самоистязанием? – полюбопытствовал Том.

– Пару месяцев, – ответила она. – Только что это дает? Ни к чему не ведет. Через какое-то время даже боль надоедает, тоска берет.

– И что было потом? Ты просто выбросила свою плетку и вернулась к учебе?

– Меня заставили на год в академ уйти. – Девушка неопределенно пожала плечами, словно об этом не стоило и говорить. – Сноубордом занималась.

– Но теперь ты снова в строю?

– Формально. На занятия я не хожу, да и вообще… – Она тронула свою мишень. – Сейчас меня больше это интересует. Больше мне подходит. Больше стимулирует в плане общения и интеллектуального развития. Как раз то, что нужно, как мне кажется.

– И секса с наркотиками хоть отбавляй, – с усмешкой добавил Эгги.

– Это уж точно. – В лице Ойки отразилось беспокойство. – Родители, правда, не в восторге. Особенно из-за секса.

– Родители всегда недовольны, – заметил ей Кермит. – Но тут уж никуда не денешься. Нужно освобождаться от мещанских условностей. Искать свой путь в жизни.

– Легко сказать, – отвечала ему Ойка. – У нас очень крепкая семья.

– Она не врет, – доложил им Эгги. – Вчера вечером они позвонили, когда мы трахались, и она взяла трубку.

– Ну, здрасьте, – присвистнул Кермит. – А про автоответчик никогда не слышали?

– У нас такая договоренность, – объяснила Ойка. – Мне ничего не запрещают, пока я отвечаю на звонки. Они просто должны быть уверены, что я жива. И я считаю, что хотя бы в этом не вправе им отказать.

– Если б только убедились и ладно, – возмущенно произнес Эгги. – Так ведь они полчаса ее на трубе держали, устроили настоящий диспут на тему нравственности, ответственности и самоуважения.

Кермит был заинтригован.

– Пока вы трахались?

– Угу, – буркнул Эгги. – Знаешь, как заводит?

– Они меня просто выбесили. – Ойка опять покраснела. – Даже отказывались признать, что случайные половые связи более безопасны для здоровья, чем самоистязание. Все пытались уравнять эти два явления с точки зрения морали. Бред полнейший.

– А потом… прикинь… она мне передала трубку. – Эгги изобразил, как он стреляет себе в голову. – Заставила беседовать с ее родителями. Я – голый, со стояком. Невероятно.

– Они хотели поговорить с тобой.

– Ага, только я не горел желанием. Ты хоть представляешь, каково мне было, когда мне устроили допрос люди, которых я сроду не видел – как меня зовут, сколько мне лет, предохраняюсь ли, занимаясь сексом с их девочкой? Наконец я не выдержал и сказал: Послушайте, ваша девочка уже достигла брачного возраста. А они в ответ: Да, мы знаем, но ведь она наша дочь, для нас – самый дорогой человек на свете. И как, по-вашему, я на это должен был реагировать?

– Это все из-за моей сестры, – объяснила Ойка. – Они никак не оправятся после трагедии. Да и разве можно смириться с такой утратой?

– В общем, – устало продолжал Эгги, – к тому времени, когда она положила трубку, у меня уже вся охота отпала. А нужно очень постараться, чтоб убить во мне желание трахаться.

Ойка глянула на него.

– Оно к тебе быстро вернулось.

– Ну, ты умеешь убеждать.

– А-а, – протянул Кермит. – Значит, хэппи-энд все-таки был.

– Даже два раза. – В лице Эгги отразилось самодовольство. – Она и впрямь и спортсменка, и хорошая студентка.

Том не был удивлен – «босоногие» вечно хвастались своими сексуальными подвигами, – но вот за Ойку ему было обидно. В другом, нормальном, мире, она даже разговаривать бы с Эгги не стала и уж тем более не легла бы с ним в постель. Должно быть, почувствовав, что Том ей симпатизирует, Ойка с любопытством посмотрела на него и спросила:

– А у тебя как? Ты общаешься со своими родителями?

– Не совсем. Во всяком случае, давно уже с ними не связывался.

– Вы поссорились?

– Да нет, просто разошлись в разные стороны.

– Твои родители в курсе, что ты жив и здоров? Том не знал, что на это ответить.

– Пожалуй, надо им написать по электронке, – пробормотал он.

– Чей ход? – спросил Эгги Кермита.

Ойка достала свой мобильный телефон, положила его на стол и пододвинула к Тому.

– Позвони, – сказала она. – Я уверена, они будут рады услышать твой голос.

Нора купила новое платье ко Дню святого Валентина и тотчас же пожалела об этом. Не потому что платье ей не нравилось – как раз наоборот. Оно было восхитительным – из серо-голубого шелка, без рукавов, с V-образным вырезом, приталенное, – и сидело на ней идеально. Даже в удручающе ярком освещении примерочной она видела, что платье ей идет, подчеркивает красоту ее плеч и длинных ног, что на фоне светлой матовой ткани ее темные волосы и глаза, изящные контуры скул и подбородка кажутся еще более выразительными.

Мои губы, говорила она себе. У меня очень красивые губы. (У ее дочери был точно такой ротик, но Нора старалась не думать об этом).

Она без труда представляла, как будут смотреть на нее окружающие, видя ее в этом платье, как все присутствующие в ресторане обратят на нее свои взоры, когда она войдет в зал, как Кевин, с восхищением в глазах, будет любоваться ею, сидя напротив нее за столиком. Вот это-то ее и пугало – та легкость, с какой она позволила себе поддаться ажиотажу праздника. Ибо она уже поняла, что с Кевином ничего не получится, что она совершила ошибку, завязав с ним отношения, что их дни вместе сочтены. Не потому что он сделал что-то не то или, наоборот, сделал то, что нужно, а из-за нее. Из-за того, что она такая, какая есть, из-за того, что она сама больше не способна на глубокие чувства. Так какой смысл прихорашиваться, чтобы выглядеть лучше, чем она имеет на то право? Какой смысл идти в модный ресторан, пить дорогое вино, есть изысканные блюда и затем – неприлично роскошный десерт, кладя начало чему-то, что, скорей всего, приведет в постель и закончится слезами? Зачем причинять страдания и себе, и ему?

Дело в том, что Кевин действовал без предупреждения. Просто вывалил на нее свое приглашение несколько дней назад, когда уже уходил.

– В четверг в восемь, – заявил он, словно все уже было решено. – Отметь это в своем календаре.